Только я вспомнил о толпах и разгуле страстей, как вдруг по кольцу навстречу нам выскакивает молдавский бронетранспортер. В верхнем люке, ловя ветерок, красуется воин при всех регалиях. Даже какой-то новый орден на нем висит. Меня подбрасывает на сиденье.

— Ты чего, — смеется опер, — это же наш! — И осекается. Он понял.

Второй молдавский опер криво и неприятно ухмыляется.

— Очень смешно? — глядя ему в лицо, спрашиваю. — Задумался я, глючок поймал. Был бы у меня сейчас гранатомет, я бы сначала по этому бэтээру саданул, а потом уже вспомнил, что давно мир и кто вы такие!

Но тот не собирается уходить от неприятного разговора.

— Борзый!

— Какой есть. Жалко, не отправили на металлолом ваши железяки все!

— Что ж помешало? — второй раз делано и криво улыбается второй опер.

— Мужики! Чего начали? Сдурели? Кончайте гнилой базар! — обеспокоенно вмешивается один из миротворцев.

— Спокойно! Ничего они не начали! — успокаивает его Семзенис.

— Оружия не было, и полковники с приказами подкачали, — продолжаю завязавшийся на грани ссоры разговорчик.

— Какое же тебе оружие надо?

— Атомный говномет. Чтобы метал тысячу тонн распаренного дерьма на тысячу километров. И точечными ударами Снегуру и Косташу из него прямо в глотки!

— А Смирнову?

— Этому иезуиту тоже можно. Так, чтоб обратно из ушей треснуло!

Тут второй молдавский опер расхохотался.

— Если так — идет!

Секунд через пять он ржет снова, но в разговор больше не вступает. На очередной остановке выскакивает из машины, исчезает в маленьком магазинчике и возвращается с бутылкой «Стругураша» [62] и пластиковыми стаканчиками.

— Ну, за мир!

Молча принимаю из его рук стаканчик, чокаюсь с ним и пью.

— Эх, не здорово это все на нашей земле вышло, — качает он своей полицейской головой. — Ну, давай еще по одной, чтобы всем, кому надо, в пасть говном треснуло!

На обратном пути в Бендеры останавливаемся у магазина «Алиментара» [63] в аэропоселке, чтобы купить дорогих в Приднестровье и дефицитных в Бендерах сигарет. Покупаю несколько блоков недавно появившихся «Зимбру». Они лучше потерявшей былое качество «Дойны». Закончив все дела, обратно в комендатуру добираемся быстро и без происшествий. Приехав, докладываю Камову и Бордюже результаты, показываю список. Назревает поездка в Хаджимус, и ее вопросы прорабатываются на стихийно начавшемся совещании.

92

За ужином рассказываю Сержу и Жоржу о своей встрече с командиром ОПОНа в госпитале МВД Молдовы.

— И он тебе свою портянку с записями так при всех и отдал?! — переспрашивает Жорж.

— Не при всех, но примерно так.

— Не побоялся. Принципиальный, значит, — констатирует Достоевский. — Только как его с такими принципами в свинюшник занесло?

— Он же молдаванин все-таки. Куда ему было деваться с подводной лодки?

— Ну, теперь-то волонтеры с одной стороны, а Дука с другой ему мозги прочистили, как думаешь, лейтенант?

— Вроде того. Неплохой с его стороны поступок.

За соседним столиком наши коллеги вслушиваются в разговор.

— Ты что, к румынам в Кишиневский госпиталь ездил?! — догадывается наконец один из них.

Утвердительно киваю.

— Пацаны! Так среди вас герой сидит! Да я б туда ни в жисть, ни ногой!

Достоевский, Колобок, Витовт и Гуменяра насмешливо улыбаются. А он все никак не может успокоиться. Но мы молчим. Удивления, похвалы и россказни о свирепости недобитых мулей за соседним столом постепенно сходят на нет.

— Пошли, что ли, в картишки перекинемся, герой, предлагает Серж. Семзенис, ты пойдешь?

— У-у.

— Ну, профессор, зови тогда этого дружка своего, из Рыбницы.

— Да вон он, у тебя за спиной, через стол!

— Эй, минер! В картишки играть пойдешь?

При выходе из столовой Достоевский с силой притягивает меня к себе и обхватывает рукой за плечи.

— Как тебя, профессор, сюда черти занесли, до сих пор не понимаю. В кино таких соплежуев видел раз-другой — не верил, думал, брехня. Поначалу и вовсе считал: врешь, будто в армии служил. А оказывается, бывает! Уникум!

— Почему же уникум? Вот, к примеру, я год уже прослужил, как прислали к нам студента из Института стран Азии и Африки. Элитный вуз, а вот, поди ты, «руки» за ним не оказалось, призвали… Вот он и в самом деле был уникум. В девятнадцать лет уже полностью лысый. Приехал с учебником китайского языка и каждый вечер, сколько выдавалось свободных минут, повторял. До того упорный, что никто его не трогал и словесно не издевались даже. Он рассказывал нам теорию, что русский мат произошел из китайского, потому что х… по-китайски означает конный воин. Такие воины во время нашествия на Русь попрятавшихся крестьян, особенно баб, ловили. Физически он, конечно, был дохляк. А по моральным качествам — очень даже приличный парень.

Или другой пример. На полгода старше меня призывом служил младший сержант Керч, а проще говоря, Кекс. Так у него предок был режиссером Мосфильма. Тоже, знаешь, величина, и Кекс мог не служить вовсе. В нашем клубе один из фильмов его отца крутили, какую-то средневековую трагедию из Неаполитанского королевства, где дворяне корчатся от любви и хороводом бегают вокруг Этны. Через Кекса-старшего командование доставало фильмы для военного городка. Поэтому Кекса-младшего полагалось периодически на каких-нибудь прегрешениях ловить, чтобы под угрозой посадки на губу он у папы что-нибудь по этой части выпросил. Такая умора от этого была — весь полк смеялся до упаду. Вот было дело, свой день рождения перед дембелем Кекс праздновал на всю катушку. Пригласил ребят из музвзвода и закрылся с ними в сортире. То есть не в сортире, а в подсобном помещении худмастерской, которое было сделано в не используемой по назначению уборной. В кабинках, где унитазы, хранились старые плакаты, доски, фанера. А напротив, под стеной с писсуарами, стоял стол. За этим столом они сидели, и, после того как кончились ситро и компот, запивали водку водой, которую наливали в стаканы прямо из этих писсуаров. Магнитофон орет, фотоснимки на память, вся шпионская техника, запрещенная в режимной части в наличии. А я по сроку службы стоял вместе с другим молодым солдатом, Маркушей, на стреме. Мы были в худмастерской, где делали вид, будто малюем новый плакат, а на самом деле ели и пили то, что нам выносил Кекс со своего барского стола. Кроме нас был еще дневальный в фойе, который при виде начальства должен был дать звонок, как перед началом киносеанса. А дневальным в тот день, как назло, был самый настоящий муль. Черный такой, с вечно злой и обиженной рожей молдаванин, из тех, кто придалбывается к каждому столбу. Типа раз его назначили дневальным, значит, он большой начальник.