— Теоретики! — фыркает успокаивающийся Достоевский.
— У Дубоссарского моста сколько говорили: надо рвать, не удержим! А в ответ что было?! «Да что вы, с ума сошли, взорвать мост?!» И взорвали только тогда, когда чуть на самом деле не сдали! А перед этим у моста под высотами людей потеряли! Что их семьям сказать? Что надо было сохранить мост, по которому наци вперемежку с простыми гражданами продолжали ездить на базар в Кировоград? И взорвать пришлось, и людей потеряли! Вот цена оглядкам этим!
Федя молчит. Верно, ответить сложно. Забота о мирном населении Правобережья, которое молча терпит власть националистов, платит ей налоги, кормит полицейских, румынских военных советников и волонтеров и при этом ждет невесть откуда избавителей на белых конях, нас перестала волновать. Зачерствели. Абсолютные ценности и запреты превратились в относительные и наоборот… Что есть подлинная жестокость?
— Ладно, — говорю, уймитесь, все равно никто не собирается нас понимать. Хотите, дурку расскажу, как я в милицию устраивался? Про то самое, про понимание на расстоянии… Медкомиссию в то время проходили уже в Одессе, в Кишиневе нельзя стало, после первых жертв. И решила одесская врачиха одна, что справки из туберкулезного, психиатрического и наркодиспансера у меня старые. «Вам нужны новые справки!» — заявляет. Я ей говорю: «У меня же все в порядке, и просрочено-то всего пару дней. Где я вам сейчас новые справки возьму, если в Кишиневе жил? Я там, если обращусь за любой бумажкой для устройства в приднестровскую милицию, официально буду считаться бандитом, и посадить могут!» А она уперлась — и ни в какую. «Ничего не знаю, все в Молдавии нормально, что вы врете, страсти всякие нагоняете!»
— И что ты сделал? Числа подтер? — Интересуется Витовт.
— Я бы подтер, но после скандала, который я учинил сначала ей, а потом главврачу, они бы такие справки уже не взяли… В общем, деваться некуда, поехал в Кишинев. Помогло то, что я там полгода на окраине работал судебным исполнителем. Психбольница и диспансеры как раз на моем участке были. Алиментщиков среди тубиков, психов и алкашей была прорва, и ходил я туда часто, не успели еще забыть. Так что в нарколожке и психдиспансере даже не смотрели мое направление. Выдали справки с печатями, что здоров. А дежурный врач тубдиспансера — тот муль оказался клятый и национально бдительный. Сел за столик, справочку уже написал, но не дает. Покажите, говорит, ваше направление! Кладу ему бумагу подальше, на край стола. Он руку со справки убирает, чтобы его взять, и я справочку цап! «Спасибо, — говорю, — а направление можете себе оставить!» Выхожу из его кабинета, а он следом выскакивает, кричит: «Стой, иди назад!». Я ухом не веду. Тут это чучело вопит вахтеру, чтобы тот держал меня. Вахтер — старичок хилый, в опаске спешить не стал. Вахту я прошел. Выхожу на улицу, прибавляю шаг, а этот муль за мной выбегает и орет на всю ивановскую: «Бандит! Держите его, бандит!». Ну, я руки в ноги — и был таков! Собрал справки!
— В направлении данные твои, не побоялся? — спрашивает Серж.
— Ну и пошел он… с моими данными! Я туда возвращаться не собираюсь.
— Правильно! Х… нам, кабанам… Мужской поступок! А то начал хныкать… — бубнит, клюя носом, Достоевский.
Подходит к концу застолье.
— Водка без пива — деньги на ветер! — заявляет Федя. — Хлопцы, может, еще разок в магазин?!
Меня такая перспектива не устраивает. Нажраться до отравления — и завтрашний день коту под хвост?! К моей радости, Серж и Семзенис отрицательно качают головами. Помнят, что завтра будет утверждение состава приднестровской группы для совместного наведения порядка. Гости расходятся восвояси. Шепчу Витовту, чтобы присмотрел за Достоевским. Алкаш проклятый! В Бендерах себе такого не позволял, а тут нате, расклеился! Проводив друзей, ложусь на новый диванчик и, заложив за голову руки, смотрю в темнеющий потолок. Закрываю глаза. Одно за другим появляются и проносятся видения. В Бендерах вспоминал о былом мире, а сейчас, наоборот, как наяву, война. Накануне…
Девятнадцатое июня, начало седьмого вечера. Я только что вернулся домой из ГОВД, где дописывал свои бумаги и прикидывал, как до конца месяца отправить в суд хотя бы одно дело. За результаты работы спросят, не глядя на двухнедельный отпуск, проведенный на экзаменах. Шныряю по кухне, ищу, чем наскоро закусить перед тем, как идти в магазин за покупками для более основательного ужина. Уверенный голос диктора радиоточки, включенной погромче, чтоб заполнить звуком пустую квартиру, рассказывает о новых мерах по урегулированию конфликта и продолжающемся диалоге с парламентом Молдовы, благодаря которому впервые созданы надежные предпосылки к политическому урегулированию. Будто бы сегодня согласительные комиссии перемещают свою работу из Кишинева в зону соприкосновения сторон. Продолжают работу и четырехсторонние наблюдатели — от России, Украины, Молдовы и Румынии. В общем, все налаживается. Завтра выходной день, и, несмотря на запарку, я не хочу дарить его службе. Надо подумать, как его провести. Ведь в Тирасполе я недавно и знакомых у меня мало. Наверное, смотаюсь в Бендеры к друзьям. А может быть и в Кишинев, там тоже есть дело.
Звонит телефон. В трубке голос начальника следотдела: «Эдик, быстро на работу, тревога, в Бендерах провокация!» Как назло, под вечер!!! Если будет новый выезд в составе комиссии, он затянется допоздна и заканчивать работу придется завтра. Улыбнулся мне выходной!
Сразу вспомнилось, как вечером пятнадцатого, прямо с дороги, меня застиг другой телефонный звонок:
— Эд, ты где пропадал? Не оправдывайся. Есть мнение, что-то готовится. Будь завтра на месте. Как обычно. Понял? Ну, тады пока…
На следующий день пришел бендерский связной. Оставил инструкции, контактные телефоны и сказал: «Если что, тебе позвонят. Все сказанное сразу же и дословно передашь на эти номера». В ответ спрашиваю: «Хоть намекни, когда и чего ждать?» «Не знаем, — отвечает, — комбат думает, новое обострение неизбежно. Румыны собирают под городом силы. В стороне Фырладан, Салкуцы и Каушан артиллерия, лагеря подготовки волонтеров. На полигоне в Бульбоаке армейские части. ОПОН по прежнему в Кырнаценах.
— Может, пронесет? Политики, вроде, договариваются…
— Дай то Бог… Надеемся, что пару недель румынва еще посидит тихо. Потому что в понедельник, двадцать второго июня, — очень неудобный для них день. За новостями следи. Возможна провокация в Кишиневе. Да, вот ещё что: в воскресенье сам готовься на Кишинев. Пощупаешь ситуацию. Но только по батькиному приказу. Нам не интересно, чтобы ты там застрял…
Это резонно, вспоминая наш разговор, думаю я. Аналогия с датой нападения фашистов на СССР националам не в тему. Но спешат, гады… И если сегодня начались первые провокации, то как раз к концу июня — началу июля, миновав неудобное для националов двадцать второе число, новое обострение обстановки будет в разгаре, а вся парламентская говорильня с ее благими намерениями — в заднице. Скверно. Но время еще есть… Кто предупрежден — тот вооружен! Прокручивая все это в уме, хватаю с подоконника принесенную связным бумажку и покидаю квартиру.