Али-Паша, как поклонник спанья на жестком, взгромоздился посередине комнаты на столы. Разглагольствует оттуда и целит пальцем в разбитую лампу на потолке. Дурак! Если боевые действия будут продолжаться с тем же накалом и дальше, он до сколиоза не доживет. Цирроза нам тем более опасаться нечего. Со зла говорю им, что, если Смирнов и Кицак будут в том же духе руководить еще месячишко, мули нам дадут такого «дрозда», что не будем знать, где собирать куски от своих задниц. Возврат к реальности вызывает общее озлобление.
Пока все гадают, как продолжить разговор, внимание переключается на Гуменяру. Этот деятель, лежа в кровати, разжимает и сжимает усики ручной гранаты, то выдергивая, то ставя на место чеку. Третьего дня, столкнувшись с молдавскими волонтерами в ночных кварталах, он уронил эргэдэшку, не сумев выдернуть потной лапой заколодившее кольцо. Наверное, он просто не ожидал, что усики чеки будут зажаты, как положено. Ведь обычно их слегка разжимают, а взводный этого не любит. Проверил подсумки и снова чеки прижал. Начав после этого действовать силой, вторую гранату Гуменюк швырнул слишком далеко. Просвистев мимо драпающих мулей, она выкатилась из квартала, впустую хлопнув на проезжей части. В ту ночь он сам вызвался охотником и по своей же безалаберности получил от Али-Паши втык за разбазаривание гранат. В сущности, обычное дело. Точно так же я выслушивал от взводного нагоняй самыми мерзкими и язвительными словами за тупость в обращении с самодельным гранатометом. Но я — обычный мент. А Серега — «афганец», он острее переживает такие казусы. С тех пор озабочен — практикуется, да только не там, где надо. Издеваться над чекой долго нельзя, металл устанет и сломается. Тятя, Кацап и Семзенис начинают Гуменюка ругать, а он в ус не дует.
— Сергей! Прекрати сейчас же! — рыкаю на него я.
— Отставить прекратить! — в пику мне отзывается из угла окосевший Серж. — Сломается — пойдет и выбросит! Мой тезка — он не из сопливых!
Это я, значит, из сопливых. И Али-Паша, стервец, молчит, не вмешивается, хоть Серж полез не в свое дело. После короткой размолвки с мордобоем Гуменюк продолжает клеиться к бывалому командиру второго отделения. Ведь я-то — не «афганец», а значит, не авторитет. Второй раз крикнуть на него — значит вызвать ссору и мой приказ все равно не будет выполнен. Отступить тоже стыдно.
— Ну-ну, говорю, покровители, смотрите, чтобы не было, как в Парканах!
В ночь на двадцать первое июня в Парканах при погрузке оружия для обороны города взорвалась машина с боеприпасами. Двадцать шесть человек погибли на месте. Сначала подумали, что это была атака молдавской диверсионной группы. Но все оказалось проще. В погрузке участвовал прапорщик из гарнизона Бендерской крепости, поведение которого и стало причиной беды. Вышло это так.
Во время нападения на Бендеры солдат российского гарнизона, несмотря на идущие вокруг перестрелки, долго продолжали держать в крепостных казармах. Они все еще сидели там, когда в город вошла колонна румынско-молдавских войск, и Бендерский батальон гвардии ПМР «принял» ее в дорожных изгибах между Солнечным микрорайоном и Борисовкой. Следующим опасным местом по ходу движения молдавской колонны было дефиле между зданиями центра города на юге и валами крепости на севере. В крепость уже проникли бойцы Костенко во главе с капитаном Котовым, открыв оттуда огонь. Переж крепостью наступающую колонну обстреляла БМП-2, одна из немногих боевых машин. Прибывших с восточного берега на помощь защитникам города. Поэтому националисты решили, что российская армия не соблюдает нейтралитет, и, опасаясь за свой фланг и тыл, ударили по крепости гаубичным и минометным огнем. К тому времени российские командиры спохватились и подняли солдат на построение. А тут мины и снаряды рвутся. Один попал прямо в строй. Падение тяжелого снаряда в строй людей… Кто хочет себе это представить, пусть попробует! После этого ошалевшие россияне спешно готовились к обороне. Вооружались, наподобие Гуменяры усики гранатам разжимали. А потом больной на голову от ужаса, от увиденных им клочьев разорванного человеческого мяса, прапор с такой гранатой в кармане затесался на погрузку. Граната у него выпала, чека вылетела… и поминай, как еще один взвод на перекличке звали.
— Что, струсил?! — ехидно спрашивает Серж. Это уже прямое оскорбление.
— Я не струсил, — зло отвечаю ему. — Просто не люблю дураков. Пошли вы все на х… с вашей гранатой, а я посмотрю, где бойцы, которых ты час назад за бухлом отправил, к-командир! В это последнее слово вкладываю все свое презрение к человеческой личности Сержа и поднимаюсь на выход.
— Давай, вали, мент!
Хлопаю дверью. Мерзавец! И Али-Паша, гад, туда же! Отхожу, сажусь на лестнице внизу и громко от злости ору: «П…расы!» Словно в ответ, раздается взрыв. Мать их перемать!!! Подскакиваю как ошпаренный и мчусь назад. С ноги распахиваю дверь. Комната — как раскопанный муравейник. Серж и Гуменяра так и лежат, выпучив свои тупые зенки, каждый в своем углу. Али-Паша, хромая, вертится посередине у столов. Остальные хором ругаются. Злее всех выглядит склонившийся над Сержем Жорж.
— Ты, мудак! — ревет он. — Тебя кто просил хавальник раскрывать?! Забирай своего п…раса, гранатометчика хренова, и целуйтесь, педики, сколько влезет! Чепе на чепе! Хватит!!! Я от вас… Да я вообще к Горбатову уйду!!!
— Обезьяна! — кричит на Гуменюка Кацап. — На словах — орел! А как что-то руками сделать — обезьяна!!!
Выясняется следующее: проволока у Гуменяры в руках сломалась-таки. И этот ухарь, вместо того чтобы выйти из комнаты и кинуть гранату подальше в руины, бросил ее в окно! А над окном — карниз с лохмотьями, оставшимися от занавесей. В них граната запуталась и упала на подоконник, прямо под ноги Али-Паше. И уже этот турок ногой спихнул ее на улицу. Тут она и взорвалась. Взрывом Паше слегка ушибло ступню и оторвало каблук. Несколько осколков ударило в потолок. Отразившись от него, они покорябали дверь и стену, а один попал в каску, которую Тятя случайно держал над собой. Если бы не каска, ранило бы или убило хорошего человека! А я? Если бы на улицу сразу выскочил, то непременно попал бы под эту дулю!
Нет нужды кричать о своей правоте. Она очевидна. Вместе с переобувшимся взводным, который раскаивается, но вслух об этом не скажет, идем встречать посланных Сержем гонцов. Туда прошли — нет бойцов. Возвращаемся. Куда они провалились?!
— Стой, — хватает меня за рукав Паша.
Вот наши бойцы, под стеночкой. Один сидит, наклонив голову на грудь, второй в умиротворенной позе лежит рядом. Тут же бачок, который они взяли для эссенции. Но почему он валяется на боку? Пьяны?! Подходим к ним.
— Амбец!!!
На бачке множество пробоин. Земля под ним липкая от вытекшего концентрата. Противный запах дюшеса. Кровь. Отшатываюсь, и вот оно — в полутора метрах перед трупами и стеной — мелкое, размером с тарелку углубление от разорвавшейся мины.
Паша поднимает поникшую голову сидящего, на груди которого обмундирование пропитано кровью. Все лицо и шея порваны. Глаз нет. Не надо на такое смотреть. Тот, что лежит, поражен осколками в грудь и живот. По всему, сели выпить и не услышали мину. Хотя, говорят, что «своей» не слышно…