Два самолета, как хищники, один за другим пролетели над ней, добивая из пушек и пулеметов. Языки пламени заплясали и охватили остатки кабины и искореженный железный кузов с разорванным боком.
– Кто живой?
Алексей Громов очнулся первым, тряхнул головой, пошевелил руками и ногами. Все на месте, целое. Только горела набитая на лбу шишка и левое ушибленное плечо.
– Кто живой? – повторил Алексей.
Рядом пошевелился Сагитт, высвобождаясь от навалившегося на него румына. Валеску лежал тяжелым мешком, не подавая признаков жизни. На спине между лопаток на светлом френче расширялось кровавое пятно.
– Придавил меня, гад!
– Я есть тоже живой, – подал голос Ганс Заукель.
– Смотри, Леха, фриц по-русски тумкает! – удивленно произнес Сагитт.
– Я не есть Фриц, я есть Ганс! – ответил Заукель.
– Значит, прикидывался, так?
– А ви не спрашивал меня, как я знаю русски или нет!
– Во дает! – сказал Сагитт, поднимаясь на ноги.
Алексей потряс Артавкина:
– Гриша, ты как? Живой?
– Не знаю, – ответил Артавкин. – Голова гудит…
Сагитт тем временем высунулся в проем, огляделся. Выразительно свистнул:
– Свобода, братва!
– Я те дам… свобода! – в решетчатую дверь просунулось дуло автомата. – Ложись, гад… немецкий!
Короткая очередь, и пули пробили дырки в железном кузове над головой Сагитта.
Алексей взглянул на охранника. Игнатенко сидел, скорчившись, прижимая левую окровавленную руку к животу, сквозь пальцы которой вылезали светло-сизые внутренности, а правой сжимал автомат.
– Не… не двигаться, сволота… немецкая!
Громов переглянулся с Сагиттом. Тот понял, что надо отвлечь охранника.
– Не стреляй! Я ложусь!
– Лежи и… не двигайся!
Алексей, подсунув руку под тело румына, чуть приподняв его, рывком бросил на дуло автомата. Загремели выстрелы. Но этих долей секунд было достаточно, чтобы Сагитт оказался у решетчатой двери и вырвал автомат из руки охранника, а потом прикладом, тычком ударил его по голове. Тот охнул и повалился набок.
– Отрываемся! – Алексей махнул рукой в рваный проем кузова.
Помогли выбраться Артавкину, перебежали дорогу, придерживая руками штаны. Остановились за искореженным, обгорелым армейским грузовиком.
– Меня бросайт не надо!
К ним торопился Ганс Заукель, держа обеими руками штаны.
– Вали отсюда! – сказал ему Артавкин.
– Меня бросайт не надо! Бите! Пожалуста! – в голосе Ганса была мольба и страх. – Я буду хороший товариш!
– Отвали! Ты свободен! – сказал ему Сагитт. – Шнель!
Алексей оглядел своих товарищей, улыбнулся.
– Команда засранцев, а ну, снимай штаны!
Сам первым стал стягивать немецкие армейские. Офицерскую куртку сбросил еще в машине. Сагитт и Григорий последовали его примеру. Каждый оказался в морской тельняшке, трусах и сапогах.
– Циркачи! – рассмеялся Артавкин.
– До первого патруля, – сказал Сагитт.
Один за другим прогрохотали три взрыва. В грузовик со звоном врезались несколько осколков.
– Надо сматываться! – сказал Алексей. – Дорога под обстрелом!
Огляделись. Дорога пустынна. Вокруг ровная скалистая площадка. Лишь впереди дорога круто идет под уклон, оттуда, из низины, выглядывают зеленые макушки деревьев.
– Перебежками по одному! – скомандовал Громов.
На спуске с горы устроились под деревом. Передохнули. Сюда снаряды не долетали. Осмотрелись. Дорога, петляя по склону, скрываясь в зелени деревьев, уходила вниз, к аэродрому, а дальше голубел простор моря. Над аэродромом кружили немецкие самолеты, сбрасывая бомбы. С земли по бомбардировщикам палили зенитки, и темные разрывы возникали в небе, отгоняя самолеты. Ласковый ветерок с моря доносил глухие звуки взрывов бомб, стрельбу зениток.
– Херсонес, – сказал Громов.
По дороге, которую они только что одолели, мимо них с гулом и грохотом прокатили три пятитонных грузовика. В кузовах, среди ящиков и мешков, тряслись женщины и дети.
– Меня бросайт не надо!
На спуске с горы показался Ганс Заукель. Он тоже сбросил с себя офицерскую форму. В голубой нижней шелковой рубахе, серых трусах, на волосатых ногах – блестящие хромовые сапоги.
– Настырный, не отвяжется от нас, – усмехнулся Артавкин.
– Что будем делать с ним? – спросил Сагитт.
Алексей посмотрел на немецкого капитана. Жалкий вид был у него, в глазах страх и мольба. Ничего хорошего его не ждет в тылу русских. Пропадет, убьют запросто. Жалко его стало по-человечески. Вспомнил, как Ганс помогал захватить самоходную баржу.
– Хрен с ним, пусть остается, – решил Громов, – сами сдадим военнопленного!
В этот момент за спиной Ганса разорвался снаряд…Когда дым и пыль рассеялись, на том месте уже никого не было.
– Довоевался, – сочувственно произнес Сагитт.
– Надо же! – сказал Артавкин. – Приперся черти откуда, из самой Германии сюда, в Крым, чтобы тут так запросто отдать концы.
Некоторое время все трое молча смотрели туда, на спуск с горы. Каждый невольно подумал, что им повезло.
– Засиживаться нечего! Надо разведать местность, это раз! – размышлял вслух Алексей. – Раздобыть одежду, два!
– И оружие, командир! – добавил Сагитт.
2
Капитан 2‑го ранга И.А. Заруба, бывший командиром крейсера «Червона Украина», вспоминает тот трагический день 30 июня:
«Вместе с комиссаром решил пойти в Камышовую бухту. То, что там я увидел, меня поразило. Толпы людей, шум, крики, ругань. Солдаты, матросы с оружием и без. Все чего-то ждут. К пристани не пройти.
Решал пойти на 35‑ю батарею. Дошли. Это было в 1 час 35 минут ночи 1 июля. Придя на 35‑ю батарею, у главного входа увидел еще худшее. Весь дворик и коридоры навеса были переполнены командным составом Приморской армии. На петлицах – шпалы и кубики. Двери на запорах. Здесь я узнал, что было дано распоряжение по армии всему старшему офицерскому корпусу оставить свои части и явиться на батарею. Полки и части остались без управления. Все это было похоже на панику в полном смысле слова».
К полночи на аэродром в Херсонесе один за другим стали приземляться транспортные самолеты. Из Краснодара вылетело 16 машин, но трое потеряли ночью ориентир и вернулись. Самолеты доставили двадцать четыре тонны боеприпасов и две тонны продовольствия.
По подземному ходу с 35‑й батареи командующий, Военный Совет Черноморского флота и штаб вышли на аэродром. Там уже была и негодующе шумела неорганизованная толпа матросов и солдат. Раздавались выкрики: «Штабные крысы бегут первыми!», «Позор!» Толпу сдерживали спецназовцы, оттесняя и образуя коридор для прохода высшего начальства флота. Многие шли в морской форме без знаков различия, опустив голову, а некоторые в гражданских плащах.