Силиков тем временем подошел к берегу, опустился на корточки, приложил ладони ко рту и закрякал селезнем. Он подавал условный сигнал, знакомый лишь пограничникам отряда, зная, что, если по близости есть свои, Неклюдов или кто другой из его группы наверняка отзовутся.
Тут же откуда-то справа ответно закрякала утка.
Силиков улыбнулся в темноте и по голосу угадал.
– Кажется, Чернов, товарищ лейтенант. Только он так хрипло крякает.
Силиков не ошибся. Треснула ветка, другая, с шумом раздвигая кусты, приблизилась тень. В темноте, напрягая зрение, бойцы узнали и Чернова. Тот был один.
– Ты что же прешь напролом? – встретил его сердитым вопросом Ляхонович. – А вдруг тут немцы, а не свои?
– Я вас давно заприметил, когда еще вы к озеру только подходили. Думал, что немцы, притаился. А Силиков как подал сигнал, сразу в душе потеплело, – в голосе Чернова звучало откровенное волнение. – Значит, думаю, подфартило, не один я в живых остался. Лейтенант с вами?
– С нами. Тут он.
– Вижу.
Громкий и резкий голос у Чернова, казалось, был слышен и на другом берегу. Ляхонович не удержался и шикнул на него:
– Не ори ты! Тише разве не можешь?
– Так я и так тихо говорю, – беззлобно отозвался Чернов.
Он подошел к Закомолдину. В темноте было видно, что одежда на пограничнике порвана во многих местах, словно его покрутили через гигантскую мясорубку, и был он без оружия. Даже не верилось, что этот исполнительный и дисциплинированный боец, трудолюбивый стойкий воин вдруг сможет оказаться без своего оружия. Бросил он его или потерял?
– Где остальные? – в упор спросил Закомолдин, стараясь побороть в себе вспыхнувшую неприязнь к этому человеку.
– Нет никого больше, – тихо и виновато ответил тот.
– И сержанта?
– И его тоже...
Закомолдин помнил, как сержант Неклюдов именно его, Чернова, назвал одним из первых кандидатов в свою группу, обещая устроить «тарарам на всю округу». И действительно они его устроили. Ценой своей жизни. Кто бы мог об этом заранее предположить? Закомолдин даже не попрощался с Неклюдовым, не сказал ни слова напутствия, лишь проводил долгим взглядом. Они ушли в ночь, к складу, уверенные в своей удаче, даже и не подозревая, что идут к своей смерти, что она уже касалась их мрачной тенью.
И все же Закомолдин никак не хотел верить в гибель Неклюдова, всем существом противился такой жуткой несправедливости, хотя за эти недели он хорошо успел узнать, что война беспощадна ко всякому, что она удивительно слепа к людям, изменчиво капризна и не всегда по заслугам распоряжается человеческими судьбами. Горечь от этой, казалось ему, нелепой утраты не давала покоя и щемящей болью проникала в глубину сердца, заставляя опять и опять сопоставлять и прокручивать в памяти прожитые часы, ища крохотные зацепки, дававшие возможность воспротивиться коварным силам обстоятельств, и он не находил их. Уничтожение склада не радовало. Стольких хороших людей лейтенант уже потерял навсегда за это короткое время войны; казалось, что мог бы и свыкнуться с потерями и их неизбежностью, но вот привыкнуть-то он никак и не мог, не получалось такое привыкание, поскольку оно было противоестественно всему его человеческому существу.
– В последний момент сержант передумал и никому не дал кусачек, решил пойти первым. Он еще сказал, что лучше его никто из нас проволоку не пройдет, а он сделает проходы тихо и чисто, – рассказывал Чернов, шагая рядом с Закомолдиным. – А меня оставил в хвосте, чтоб прикрыл их огнем, в случае чего...
Сам Чернов устроился в кустах на краю оврага, что пролегал вдоль колючей проволоки. Он видел, как мелькнули две тени и скрылись в кустарнике. Потом чутким ухом пограничника, привыкшего находиться в засаде и слушать ночь, уловил легкие, еле слышные звуки и по ним определил, что пройдена первая линия колючей ограды, вторая, третья... Мысленно Чернов был с товарищами, представлял себе, как они проползли под проволокой, подбирались к складу, и откровенно им завидовал, поскольку изнывал от томления в груди, надсадного желания закурить, а там, за проволочной заградой, как ему казалось, нагромождены ящики с табаком и сигаретами.
Из ночной темноты Чернов вдруг услышал какой-то странный звук, короткий приглушенный вскрик. Мгновенно радостно подумал, что Неклюдов с напарником уложили часового. Но тут бешено залаяла собака, за ней вторая, донесся шум борьбы и, не успел Чернов что-либо подумать и оказать подмогу своим, как предательски бабахнул гулкий винтовочный выстрел. Сейчас же с вышки метнулся луч прожектора, за ним второй, прорезая желтым светом ночь. В темное небо, шипя змеями, взлетели ракеты, заливая все вокруг неестественно ярким холодным светом. А с вышки ударил очередью пулемет, ему вторил второй с другой вышки. Чернов видел, как трассирующие пули скрещивались в том месте, где должны были находиться Неклюдов с напарником.
Тогда Чернов стеганул из автомата по ближайшей вышке. Он открывался и, привлекая огонь на себя, надеялся помочь Неклюдову, прикрыть их отход. Чернов, меняя позиции, бил короткими очередями. С патронами было туго, всего два рожка, и он экономил. Он ждал развязки, ждал дальнейших событий. Шли томительные минуты, а в самом складе никаких звуков.
Ракеты одна за другой, фыркая и шипя, взлетали в небо и, зависая над лесом, озаряли всю местность. А там, где таилась база, было темно и тихо. Но вдруг глухо донесся желанный гул мотора, раздался громкий треск, и дальняя вышка исчезла. Погас прожектор, и перестал бить пулемет. Чернов с радостью понял, что Шургалов танком сбил ту вышку и ворвался на территорию склада. На какое-то мгновение и немцы опешили, перестали палить из пулеметов и автоматов. Только гулко бабахала танковая пушка.
Чернов вскочил, выбрался на край оврага, намериваясь бежать к складу. В свете горящих ракет думал быстро обнаружить проделанные Неклюдовым ходы. Все произошло в считанные мгновения. Не успел он встать и сделать шаг вперед, как ослепительная молния полоснула светом по глазам и тугая волна огненным жаром дохнула в лицо, вырвала из рук автомат, забивая дыхание, приподняла и швырнула его назад, к краю обрыва. Чернов смутно помнил, как он полетел в овраг, обдираясь телом о колючие кусты, как шлепнулся на дно, в илистую грязь речушки, а поверху, над оврагом, огненным смерчем проносились ударные волны, свистели осколки, срезая как бритвой стволы молодых деревьев и кустов, вырывая с корнями столетние великаны леса... Неимоверной силы взрыв потряс всю округу. Земля под ним заходила ходуном, словно пружинный матрац, и продолжала качаться в такт взрывов, которые следовали один за другим, сливаясь в один сплошной гул...
Чернов, придя в себя, проклиная злосчастный склад, оглохший и помятый, на четвереньках поспешил вдоль оврага, который освещался сполохами огня, прочь от злополучного места... Лишь одно было для него сейчас ясным и бесспорным, порождая радость и заглушая все другие чувства, – он уцелел, по странной случайности не очутился в огненном пекле взрывов, чудом спасся от верной гибели.