Очень жаль, что наказания избежал Мартынов! Это была мишень номер один. Но прокурор все равно понял, что такое пуля, летящая ему в голову. Иначе он не заскочил бы за свою дверь как ужаленный.
Мужчина даже подумал о том, что пусть Мартынов остался жив. Было бы еще лучше, если бы этот негодяй обмочился прямо на пороге своего кабинета. От испуга, а не от болевого шока, как это случилось на глазах мужчины в кабинете Хотынцева. Быть может, с Мартыновым так оно и вышло. Это даже страшнее смерти.
Но вот с последним выстрелом получилась промашка в прямом и в переносном смысле. В тот момент, когда мужчина вдруг почувствовал желание жить и даже увидел путь к спасению — окно в конце коридора, — на пути его встал совершенно незнакомый человек. Убийца никогда не видел его, хотя в прокуратуру заходил, наверное, раз тридцать. Парень лет двадцати пяти — двадцати семи вышел из коридора и оказался между ним и спасительным окном.
Мужчина не хотел в него стрелять. Даже сейчас, стоя под душем и сдирая с себя мочалкой кровь вместе с кожей, он в сотый раз признавался в этом себе и тому молодому человеку.
Но сотрудник прокуратуры вышел из кабинета и заставил мужчину засомневаться в возможности спасения. Поэтому выстрел раздался.
Жив ли этот парень сейчас? Странно, но именно этот вопрос интересовал убийцу. Выйдя из душа, он опустился в кресло и сидел так около трех или четырех минут, неподвижно, отрешившись от реалий. Потом вдруг встал, принюхался в своей руке, снова направился в ванную и встал под душ.
Он никогда и никого не убивал. Ни за что не сделал бы этого, если бы не обстоятельства, которые оказались выше его.
Мужчина и сейчас сожалел о том, что сделал, но вовсе не о том, что эти действия повлекли чью-то смерть. Ему пришлось стать убийцей, а он ненавидел такое занятие. Но этот человек не оплакивал тех, кого лишил жизни.
После душа он переоделся в короткую светлую куртку, голубые джинсы, белый свитер, вспомнил и про коричневые полуботинки. Старую обувь, ту, которая ступала по лужам крови в здании с белыми колоннами, убийца поместил в мешок с одеждой, пропитавшейся запахом сырого мяса и пороховой гари. Туда же отправились и перчатки.
Он вышел из дома под вечер. От него едва заметно пахло спиртным и еще чем-то, очень похожим на корвалол или валокордин. Смешать это вместе может только убийство или безумие.
Очень часто первое является следствием второго. Реже — наоборот.
Нести мешок было тяжело, а оттого неудобно. Под одеждой лежала восьмикилограммовая гантель. Именно из-за нее удар по поверхности воды оказался таким сильным, когда мешок упал с моста через реку, разделяющую город на две части.
Мужчина прямо на мосту вынул бумажник и пересчитал наличные. Три дня назад он получил зарплату, отпускные, кое-что было дома, кое-что на счету. Половина этих денег ушла на приобретение «ТТ». Мерзавец продавец скинул с явно завышенной суммы в пятьсот долларов всего пятьдесят. Квартира заблаговременно продана, деньги переведены на счет в Ростове. Уже сегодня в жилье, двадцать лет служившее ему верой и правдой, въедут новые хозяева. В этом городе его не держит более ничего. Разве что крохотный уголок земли, от которого он уже не в состоянии оторвать душу никогда, куда бы ни уехал.
Чуть напряженный голос Сидельникова громко протрещал:
— Еще раз назовите фамилию.
— Человек, Елена, Харитон, Ольга, Виктор, Семен, Константин, Андрей, Яков, — монотонно проговорил Лисин. — Или та же фамилия, но для мужского пола.
— У-ух! — с непонятной для важняка интонацией выдохнул Сидельников. — А ведь есть. Вы когда приедете?
— Уже еду. Сейчас.
Искоса наблюдая за Лисиным с заднего сиденья «Волги», Гасилов сделал для себя несколько выводов. Следователь теперь напряжен больше, чем когда разговаривал с Тульским. Он стал молчаливее, чем во время беседы с ним, Гасиловым, когда Лисин брал длиннющие паузы.
Сидельников, оставленный в городской прокуратуре, что-то нашел. Скорее всего, именно то, что и предполагал обнаружить следователь. Кладбище, могила, хромой сержант с отсутствующим взглядом — сам Гасилов вряд ли решил бы начать поиски в таком направлении. Он не был бы так сосредоточен, как Лисин, значит, не обнаружил бы ничего. Да, следователь удивил его, причем приятно.
— Рассказывай, — с порога бросил Лисин, даже не успев толком усесться за стол. — Чеховская. Ты ничего не перепутал? Че-хов-ска-я.
— Че-хов-ска-я, — как попугай повторил Сидельников. — Лилия Алексеевна — нет?
— Она. — По лицу Лисина пошли розовые пятна. — Не может быть. Слишком все просто…
— Что просто? — спросил Гасилов, разобрав эти едва слышные слова. — Чему вы улыбаетесь?
— Удаче. Рассказывай, капитан Игорь.
И Сидельников заговорил…
Четыре месяца назад в Старооскольске произошла неприятная история. В ней был замешан сын председателя старооскольского суда и покалечен человек.
Вечером сын упомянутого жреца Фемиды мало чем отличался от свиньи, решившей после сытного обеда вываляться в грязи. Иначе выражаясь, Андрей Леонидович Ляписов был пьян и оттого находился в хорошем расположении духа. Поскольку в одиночку добиваться подобного состояния в России не принято, он вовлек в мероприятие двух своих друзей.
Андрей Леонидович иногда даже бывал замечен в учреждении, управляемом папой. Он приходил к отцу не просто так, чтобы принести ему маминых пирожков с повидлом, а за чем-то другим. О сути таких визитов история умалчивает. Скупая информация на сей счет содержится лишь в бумагах, составленных людьми, надзирающими за соблюдением закона и ныне покойными.
Дважды, как показывают судьи упомянутого учреждения, Андрей Леонидович был замечен там спящим между этажами. Некоторым служителям Фемиды приходилось переступать через него, а в мантиях делать это не очень удобно.
Большой папа, конечно, корил сына за поведение, умаляющее его авторитет, грозил уволить. Андрей Леонидович имел честь работать водителем на автомашине, принадлежащей старооскольскому суду.
— Ах, папа, перестаньте! — в сердцах говаривал Андрей Леонидович, когда Леонид Павлович в очередной раз заставал сына в суде в не совсем вменяемом состоянии и кричал:
— Я тебя, суку, уволю.
— Я маленький, что ли? Друзья-афганцы приезжали, выпили мы немножко, — объяснял Андрей причины такого конфуза.
— Какие друзья-афганцы? — возмущался шестидесятисемилетний почитатель Фемиды. — Ты, быть может, в Афгане был? Это не ты в семьдесят девятом дворец Амина штурмовал, сынок?
В этих выпадах содержалось столько злой иронии, что сынок стыдился и обещал больше папу не подводить.
А в тот вечер все было по́шло. Сын вышел из дома и уложил в служебную «газель» две или три бутылки водки. По причине большой охоты покуражиться и отогреться душой он направил машину в заранее оговоренное с приятелями место.