– Я хочу знать, Константин Алексеевич, что ты скрываешь в прошлом своем?
– Не в прошлом, боярин Андрей, – покачал головой Росин. – В будущем. Потому, как я еще не родился. И появлюсь я на свет через четыреста пятьдесят лет. Не помню, как от сотворения мира, а от рождества Христова году в тысяча девятьсот семьдесят первом, в городе, что стоять станет в Северной пустоши, в самых болотинах невского устья. И зваться этот город будет Ленинград, в честь нового пророка, обещавшего установить Рай прямо на земле, а создавшего здесь Ад, в котором сгорело больше людей православных, что живет сейчас во всей Руси…
– Стой, – испугался опричник и торопливо опрокинул чарку. – Молчи. Не хочу знать. Не надо…
– Вот и я про то, – согласился Росин. – Не надо.
– Нет, надо! – стукнул чаркой о стол Толбузин. – Неужели все, что мы сейчас здесь творим, прахом все пойдет?! Чего ради мы тогда стараемся, чего ради животы кладем?!
– Не пойдет, боярин, не бойся, – усмехнулся Росин. – Скинули мы адское учение, избавились. Чай, люди русские и в рабстве жить не приучены. А уж потом я сюда и попал. Напрасно ты в деяниях своих сомневаешься. Русь Святая бессмертна. Бывают в судьбе ее годы тяжкие, бывают годины радостные. Но как бы плохо не было, помнить нужно, что русский дух на земле этой живет. А значит, не пропадет, поднимется, всегда поднимется Отчизна наша! И даже когда видишь, что гибнет она, в пропасть катится, рук опускать нельзя. Труд твой не пропадет. Жизнь, на алтарь ее положенная, понапрасну не сгинет. Поднимется Русь все равно, благодаря труду и крови нашей поднимется. За Русь погибать не страшно. Потому, что всегда знаешь: не зря!
– Сам согласен, – оживился самоед. – Сам знает. Сам пришел, вместе один станем. Москва хорошо, сам хорошо. Всегда хорошо.
– Ох, тяжко с тобой, Константин Алексеевич. Никогда не знаешь, чем разговор кончится, – опричник, поднес кувшин ко рту и надолго к нему прильнул. Оторвавшись, облегченно перевел дух, стянув с лысины тюбетейку, промакнул ею рот, и поинтересовался: – Когда колдовать начнем?
– Земля нужен, – сообщил саам. – Обряд на земле делать надо. Там, что защищать надо. Волос надо. Волос земли держателя. На котором земля держится.
– Земли держателя? – опричник задумчиво почесал за ухо. – Государя, получается? Волос Ивана Васильевича? Ведь это он на правление землями нашими именем Господа помазан?
– Помазан хорошо. Волос его нужен.
– Много? Пряди хватит?
– Хватит, хватит, – кивнул самоед. – На все хватит.
– Тогда я завтра спрошу. Думаю, даст государь. Он под покровительством Божьим, ему бояться нечего.
– А под Астрахань с нами поедешь, боярин Андрей? – поинтересовался Росин. – Как я понимаю, колдовать придется именно там. На тех землях, которые необходимо защитить.
– Поеду, – кивнул Толбузин. – Моя голова теперича с вашими заодно. Хоть посмотрю, чего ради рискую.
* * *
Единственным, но неожиданным препятствием для быстрого пути оказалось то, что самоед не умел ездить верхом. Впрочем, это было не очень страшно – Костя Росин, когда ухнулся в это время, тоже лошадей побаивался. И ничего, в седле держаться научился, и довольно быстро.
Однако саам категорически отказывался даже приближаться к низкорослым пузатым зверям, упрашивая, чтобы ему разрешили пойти пешком. В конце концов боярский сын Толбузин отступил и позволил шаману ехать на санях. А заодно уж повелел собрать в дорогу санный обоз – путь предстоял неблизкий, а потому проще загрузить припасом несколько повозок, чем упаковывать лишние тюки в чересседельные сумки и гнать перед собой целый табун грузовых коней.
Поход начался с Клязьмы. Съехав на лед, обоз из десяти саней, сопровождаемый тремя десятками Росинских и Толбузинских холопов, двинулся вниз по течению, влившись в почти непрерывный поток из тяжелогруженых саней и телег. Шли ходко – по берегам высилось немалое количество постоялых дворов, а потому тратить время на разведение огня, приготовление ужина, на обустройства лагеря не приходилось – тратить приходилось серебро. В день под полозья ложилось верст по тридцать, а потому до богатого града Владимира добрались всего за десять дней.
Впрочем дальше получилось идти еще быстрее: река стала заметно шире, сани двигались по два ряда в каждую сторону, и запряженные попарно боярские сани легко обгоняли медлительные мужицкие и купеческие повозки, в то время, как веселые холопы с гиканьем расчищали путь. К Нижнему Новгороду вышли спустя двенадцать дней после Владимира и повернули вниз по широкой Волге.
От Нижнего до Казани всего-то полтораста с гаком верст, примерно как от Владимира до Нижнего, но этот путь потребовал уже два десятка дней. Каждый вечер, задолго до темноты, опричник выбирал место для лагеря, и холопы торопливо ставили два шатра – себе и боярам, заготавливали дрова. Уже в сумерках разгорался огонь, на котором в большом казане варилась густая мясная каша. Росин и Толбузин не привередничали, ели из общего котла, а вот самоед нередко отказывался от еды, отходил от лагеря и с головой зарывался в снег. Вскоре его горячее дыхание пробивало в сугробе небольшую отдушину, отчего убежище шамана начинало напоминать медвежью берлогу, и там, под толстым снежным одеялом он и оставался до рассвета.
После двадцати лет в составе Руси, движение по Волге здесь стало куда как оживленнее, и татары не смотрели волком, а улыбались дружелюбно и норовили продать что-нибудь из скотины: барана, козу, слабого жеребенка или кобылу, а то и верблюда. Свиней, правда не держали, и русских путников это огорчало, но Толбузин только смеялся:
– Ничего! Дай срок, и свиней разведут. Жрать, может, и не станут по своему басурманскому обыкновению, но нам солонину заготовят.
Пару раз он покупал барашков на ужин, но когда Росин из любопытства хотел взять верблюда, отговорил – доить дескать, не умеешь, стричь рано, а мясо столько сразу не сожрать, придется сани излишне перегружать.
За Казанью волжские берега окончательно опустели. Лишь изредка встречались небольшие деревянные или земляные крепостицы со странными однообразными названиями: Белый Яр, Нижний Яр, Черный Яр, Морковный Яр, Светлый Яр. День проходил за днем, но вокруг не менялось ничего – конские копыта топтали многократно перемолотый ногами, колесами и полозьями снег, медленно сдвигались назад пологие берега безлесые берега. Иногда казалось, что отряд просто топчется на месте, не сдвигаясь никуда, или ходит по кругу, минуя раз за разом одни и те же места.
По счастью, время от времени они нагоняли длинные купеческие обозы – в сотни, а то и тысячи повозок, и тогда из странного, эфемерного состояния бегущей по перекладинам колеса белки они возвращались в мир реальный, в котором случаются события, проживают иные люди, глаз улавливает новое, незнакомое зрелище.
Некоторые купцы предупреждали, что дорога опасна и предлагали остаться вместе с обозом. Некоторые четно предлагали серебро, чтобы три десятка молодых, сильных воинов не торопились, а присоединились к ним. Но Толбузин только добродушно смеялся, и вскоре очередной караван оставался позади.