— Ты что, перетрахался, Шульце?
Но бледное лицо Шульце и тени под глазами демонстрировали, что он действительно не в порядке.
— Я полночи проторчал на толчке, роттенфюрер, — сказал он слабым голосом. — У меня ужасный понос. Пару раз я думал, что у меня зубы через задницу вылезут.
Дырка-в-Заднице сделал пометку в своей записной книжке.
— Ладно, можешь обратиться к врачу и сказать ему, что ты болен. Но если ты меня дурачишь, я с тобой такое сделаю!
Старший врач «Вотана» герр Хорч, защитивший диссертацию по теме «Методы определения неарийских рас по запаху тела» непосредственно в СС, был слишком занят, чтобы чересчур внимательно осматривать гамбуржца. Он поставил диагноз «жидкое дерьмо», употребив это выражение вместо греческого термина «диарея».
— Легкая работа, таблетки активированного угля и сырое яблоко два раза в день. Завтра утром доложишь мне, что ты здоров.
— Так точно, господин старший врач! — вяло произнес Шульце.
Хорч сделал пометку в своих записях. В настоящее время он пытался лечить все болезни природными средствами; даже рекомендовал при зубной боли запихивать листья герани в уши. По окончании этих исследований он намеревался представить полученные данные самому рейхсфюреру Гиммлеру. Однако была вещь, которая по-настоящему беспокоила его. Чаще всего молодые солдаты из батальона «Вотан» жаловались на гонорею, против которой природное средство в виде чая из мяты и сырого чеснока оказалось не слишком эффективным.
Выйдя из врачебного кабинета, Шульце выплюнул комок омерзительного вонючего табака, который позволил ему успешно воспроизвести все симптомы поноса и пищевого отравления. Ему пришлось очень долго держать эту мерзость во рту, но дело того стоило. Он был еще на один шаг ближе к своей цели.
Белокурый восемнадцатилетний парнишка, мучившийся ужасным кашлем, от которого доктор Хорч намеревался излечить бойца чаем с ромашкой, был послан убрать квартиру Метцгера. Шульце подождал, когда тот выйдет от дежурного унтер-офицера, после чего вынул пять марок и вложил их в руку парня.
— Знаешь что, — сказал он, — иди в столовую, купи себе бутылку рома, смешай его с горячей водой и сахаром, и это поможет тебе больше, чем все то дерьмо, которое дает тебе наш врач.
Удивленный парнишка с благодарностью взял деньги.
— А как же квартира Мясника? — произнес он, перемежая слова продолжительным кашлем.
— Оставь это дело мне, приятель, — сказал Шульце, забирая у парня выбивалку для ковров, которую дал тому дежурный унтер-офицер. — Я возьму все на себя, — криво усмехнулся он. — Я выбью ковры фрау Метцгер так, как их никто раньше не выбивал.
* * *
Когда Шульце постучал в дверь квартиры Метцгера и попросил разрешения войти, то увидел, что пухлая, светловолосая жена обершарфюрера сидит на диване в небольшой пустой гостиной. На небольшом столе сбоку от нее, на расстоянии протянутой руки, стояла полупустая рюмка киршвассера. Она расположила на своей обширной груди открытую коробку конфет с коньяком и теперь копалась в них пухлыми белыми руками, облизывая после каждой съеденной конфеты свои пальцы с ярко-красными ногтями.
— Что тебе нужно? — произнесла Лора Метцгер, даже не посмотрев на вошедшего солдата. Все ее внимание было сконцентрировано на конфетах.
— Я пришел выбить ковры, госпожа супруга обершарфюрера, — браво выпалил Шульце, выпятив грудь и вытягиваясь по стойке «смирно». Он знал этот тип женщин. В Гамбурге их называли «зелеными вдовами»: это были бездетные домохозяйки средних лет, проводившие день за днем, выпивая, куря и занимаясь лишь своими ногтями. Шульце знал, что им давно наскучил весь мир, включая мужей и их самих. В жизни таких особ не было ничего, что могло бы заставить их полагать, что они желанны и привлекательны как женщины.
— Ты разве не видишь — на улице дождь идет? — сказала она, по-прежнему не глядя в его сторону. — Ты не сможешь выбивать ковры при такой погоде.
— Разве, госпожа супруга обершарфюрера? — Шульце изображал полного тупицу. — Я и не заметил.
— Некоторые из вас, солдат, настолько тупы, что вас надо учить отличать правую руку от левой, — презрительно проронила она, наклонившись вперед, чтобы взять со стола рюмку киршвассера и позволяя ему обозреть во всей красе свою белую большую пухлую грудь, которая в любой момент могла вывалиться из блузы с низким вырезом.
«Эта сучка знает, что делает», — подумал про себя Шульце. Но на его широком лице не отразилось никаких чувств; это была маска послушной скотины, образец тупого солдафона.
— Ну ладно, не стой там как бедный родственник, — бросила она, опустошая рюмку. — Присядь на минутку. Дождь может скоро закончиться.
«Я тебе еще покажу "бедного родственника"!» — незаметно осклабился Шульце. Но когда он заговорил, в его голосе слышалась лишь униженная благодарность за это благосклонное предложение:
— Спасибо, госпожа супруга обершарфюрера, вы очень добры.
Он сел на самый краешек стула, держа спину прямо и сведя колени вместе, как робкий школьник в кабинете директора школы. Она снова наполнила свою рюмку и впервые за все время посмотрела на него. А Шульце нарочно жадно проследил за тем, как она переливает киршвассер из бутылки в рюмку, и облизал губы. Его взгляд сработал.
— Ладно, — сказала она, — не сиди с таким видом, точно ты — Иисус, которого распяли. Возьми себе стакан. Вон там, на буфете.
Он нерешительно поднялся.
— Я действительно могу сделать это, госпожа супруга обершарфюрера?
— Конечно, иначе я бы не предложила. И ради бога, прекрати называть меня госпожой супругой обершарфюрера!
После этого все пошло именно так, как Шульце и планировал; в конце концов он исполнял эту сценку не меньше полусотни раз за последние десять лет. Первый раз он проделал это в возрасте четырнадцати лет с матерью лучшего школьного приятеля.
Они поговорили о погоде. Затем об СС. Еще одна рюмка киршвассера. Он аккуратно подвел ее к рассказу о своей жизни с обершарфюрером. Наверное, она чувствует себя очень одинокой, выйдя замуж за такого важного, но очень занятого человека, как обершарфюрер Метцгер? Это тоже сработало.
— Если бы ты только знал, какой одинокой! — вздохнула Лора Метцгер со всем подавленным желанием ее скучающей романтической души. Еще одна рюмка киршвассера…
Передавая ей спиртное, он, как будто случайно, коснулся ее пухлого колена. Она буквально задрожала от желания. Он подождал немного, а затем положил большую мускулистую руку ей на плечо так, как будто это была самая естественная вещь в мире. Сквозь тонкую блузку он чувствовал ее плотное тело, горячее и немного влажное. Он сунул руку ей в блузку и поиграл ее грудью.
Она закрыла глаза и вздохнула.
— Что ты должен думать обо мне?
Он сделал вид, что убирает руку, но она быстро схватила ее и прижала к набухшему соску. Он сжал ее грудь и прижался к ней жадными губами. Затем их языки встретились и переплелись, как две змеи. Глядя поверх ее голого плеча, он увидел фотографию Мясника в черной форме старого образца, гордо сидящего на белой лошади. Шульце нагло подмигнул снимку, а затем снова сосредоточился на том, что делали его руки.