Я вышел из комнаты. Через несколько метров встретил двух охранников: обоим было хорошо за сорок. Они провели меня через коридоры и комнаты, а перед ступеньками центральной лестницы большой гостиной Гинденбурга объяснили, что там, на втором этаже наверху лестницы, жил сам Гитлер. Заодно они меня предупредили, что я с ним неизбежно встречусь и что в этом случае мне следует встать «немного сбоку» и держать ухо востро, если он вдруг заведет беседу.
Мне стало страшно. Засыпая, я думал только о нем, о том, как избежать разговора с ним, как наверняка его не встретить.
Что мог я ответить фюреру, кем я был, безродный мальчишка из деревни, по сравнению с человеком, которого боготворил весь народ? Назавтра и все следующие дни я тщетно старался успокоиться и свыкнуться с новым местом работы, пытался разговориться с новыми коллегами. Одним из первых, с кем я познакомился, был Артур «Вилли» Канненберг, невысокого роста человек, коренастый, с невероятным чувством юмора, из тех, кто не лезет за словом в карман. Он был мажордомом Гитлера, важным в доме человеком, ответственным за кухню, еду, напитки и все, что с этим связано. У него был свой штат и свои адъютанты. К нему в Бауэрнштюбхен, что-то вроде крохотной таверны в смежной с кухней комнате, можно было в любой час дня и ночи зайти, посидеть на диванчике, погрызть чего-нибудь, выпить чаю или пива.
Командующего бегляйткоммандо звали Бруно Геше. Старый соратник Гитлера, прирожденный боец. У него на форме был позолоченный значок нацистской партии, означавший, как я узнал впоследствии, что его партийный номер не превышал число 100 000 [23] . Геше был человеком простым в общении, разговаривал вполне дружелюбно, грубым, во всяком случае, не был. В его лице было что-то запоминающееся: сильный, выступающий подбородок и слегка косящие глаза. Он мне коротко объяснил, что первое время придется носиться туда-сюда, брать нужную депешу, письмо или ноту и нести ее нужному адъютанту фюрера. Я должен был также быть готов доставить почту или газету прямо в кабинет Гитлера и передать одному из его камердинеров, или главе канцелярии рейха Гансу Генриху Ламмерсу, или главе президентской канцелярии Отто Мейснеру — человеку, который в свое время работал вместе с великим маршалом Паулем фон Гинденбургом [24] , или некоему Вальтеру Хевелю, правой руке и офицеру связи министра иностранных дел Риббентропа. Список имен все удлинялся, места назначения пересекались, в конце концов все смешалось и перепуталось. Четкого распорядка не стало. Из-за войны сильно увеличилось количество передаваемой информации, все больше становилось ее источников, а новые сообщения поступали с все возрастающей частотой. Чтобы ознакомиться с моим расписанием и заданиями на ближайшие два дня, мне достаточно было заглянуть и тетрадку, лежащую в приемной и каждое утро между восемью и девятью часами заполняемую лично Гитлером или его адъютантом, лейтенантом Францем Шедле.
Всего в бегляйткоммандо нас было не больше двадцати. Я очень быстро понял, что ежедневные задания членов нашей группы сильно разнятся: одни были курьерами, как и я тогда, другие работали на коммутаторе, сидели в приемной, отвечали за развод караула в нескольких местах канцелярии, ну и, наконец, были те, кто сопровождал фюрера во время поездок — задача, которую мне доверили несколько позже. Все эти должности были взаимозаменяемыми, в ритме трех смен, работающих по восемь часов, то есть с двух дня до десяти вечера, с десяти до шести утра и с шести до двух. В первые годы войны расписание еще соблюдалось, но потом, когда действия все чаще стали выходить из-под контроля, все полетело вверх дном.
Итак, в ближайшее время я должен был заниматься почтой и заодно научиться различать и идентифицировать всех обитателей канцелярии. Отправная точка — приемная, та самая, где я оказался в день своего приезда. Через эту маленькую комнатку — налево в глубине двора — входили и выходили посетители канцелярии, там же складывали почтовые сумки, посылки, срочные послания и газеты. Все должны были проходить через это место, что днем, что ночью. В приемной нас было трое — все стояли по стойке «смирно» рядом с небольшим столиком. Я должен был бегать по коридорам, остальные двое — встречать посетителей, принимать у них верхнюю одежду в раздевалке и звонить по телефону, чтобы предупредить об их прибытии. Очень редко я видел, чтобы кто-нибудь из посетителей завязывал с нами разговор. Мне казалось, они стеснялись, испытывали неловкость, связанную, безусловно, с символичностью места, и с нашим присутствием тоже, поскольку это означало, что Гитлер где-то рядом и что нашими стараниями ему сразу же станет известно о любом неосторожном слове или необдуманном поступке. Они словно видели в нас близких фюреру людей, кого-то вроде личной и приближенной охраны первого человека в государстве. Довольно ошибочное мнение — в том, что касалось меня, во всяком случае, но все вместе это только подпитывало состояние неуравновешенности, которое и так меня не покидало.
Обыск посетителей, если уж он имел место, производился в смежной комнате двумя сотрудниками РСД [25] , люди из бегляйткоммандо никогда в этом не участвовали. «Фюрер не потерпит, чтобы человек из его личной охраны вел себя таким образом с его гостями», — сразу расставили для меня все точки над «i».
Первое время я относил письма практически одним и тем же адресатам: двоим личным адъютантам фюрера — Вильгельму Брюкнеру и Альберту Борману, брату влиятельного Мартина Бормана, в то время члену личного штаба Гитлера, послу Вальтеру Хевелю и Хайнцу Лоренцу, заместителю руководителя печати рейха Отто Дитриха. Их комнаты помещались на втором этаже в адъютантском крыле. В конце их коридора всего в нескольких метрах располагались апартаменты фюрера — человека, встречи с которым я хотел избежать любой ценой. Эрих Краут, один молодой человек из наших, быстро раскусил причину моего беспокойства и, что было очень мило с его стороны, дал мне полезный совет: делать небольшой крюк, с тем чтобы снизить вероятность встречи с Гитлером. Вместо того чтобы пересекать каждый раз центральный зал, он предложил мне выходить во двор, снова входить в здание через служебный вход, который находился как раз напротив, и подниматься потом по второй лестнице, чтобы попасть на нужный этаж. Естественно, я не преминул воспользоваться его советом. Если я и задавал вопросы, то очень мало. Я не смел. Я встречался с людьми, учился ориентироваться, запоминал. На это требовалось время. В моем поведении чувствовалась неловкость, после двух лет службы в лейб-штандарте я был слишком вымуштрованным. Здесь разговаривали не так, как в казарме, здесь не было «Есть!» и не нужно было вытягивать руку каждый раз, когда ты видел офицера или старшего по званию. Мне казалось, что я попал в администрацию, в публичное учреждение. Отношения с теми, кого я в конце концов начал называть «товарищами» [26] , были не то чтобы панибратскими, но уж точно гораздо более простыми и цивилизованными, чем строгий режим в казармах.