— Обычное дело, — сказал Юрген.
— На этой войне — да, — сказал Штульдреер, — это другая война.
— Вам виднее. Я другой не знаю. Но вы молодцы, вы долго держались, сутки на этой войне — это долго.
— В Бресте мы продержались тридцать два часа, — вставил Красавчик, — но это была крепость.
— У нас тоже была крепость, — сказал Штульдреер, — мы не пустили русских, как они ни старались, но они обошли нас с фланга. Я с вами, можно? У меня больше нет части, у меня больше нет товарищей, — он едва не плакал, славный старик, — кроме вас.
Юрген сочувственно похлопал его по плечу, сказал преувеличенно бодрым тоном:
— Рады принять вас в наши ряды, ефрейтор, нам нужны опытные солдаты.
В дверях появился подполковник Фрике.
— Батальон! Внимание! Пятиминутная готовность! Выступаем!
— Вы слышали: выступаем, — назидательно сказал Красавчик Фридриху с Дитером. — Чего спорили? Не туда и не сюда, а бог знает куда. С начальством всегда так, никогда не угадаешь, что у него на уме. Подрастете — поймете.
Они уже тронулись в путь, когда увидели фрау Лебовски. Она семенила от отсека госпиталя, обвешанная медицинскими сумками, обеими руками она сжимала тяжелый чемодан, который подбрасывала коленом на каждом шаге.
— Фрау Лебовски, — сказал ей Фрике, — вам следует остаться в госпитале, с ранеными.
— Там остались доктор Клистер и два санитара, этого более чем достаточно.
— Лейтенант Лебовски! — прикрикнул Фрике.
— Мой друг, — сказала она спокойно, — я не в том возрасте, чтобы безразлично терпеть изнасилование толпой грязных азиатов. Я пойду с вами и пойду до конца.
«Изнасилуют, это как пить дать», — подумал Юрген. Половина их батальона с радостью бы изнасиловала фрау Лебовски, невзирая ни на какой возраст, подай она только знак. Впрочем, некоторым и подавала. Она была доброй женщиной, фрау Лебовски. Он подошел и взял чемодан из ее рук.
— Спасибо, Юрген, — сказала она и добавила невпопад. — Вы, наверно, очень скучаете по своей девочке…
— Батальон! Шагом марш! — скомандовал Фрике.
Они шли краем аэропорта, держась под прикрытием невероятно длинного, чуть изогнутого здания аэровокзала, потом — сильно обрезанных, густых деревьев. Впереди виднелись высокие дома городских кварталов.
— Я там каждую подворотню знаю, — возбужденно говорил Штульдреер, — держитесь меня, парни, со мной не пропадете.
Все было как в Варшаве. За тем небольшим отличием, что они теперь играли роль поляков, а русские осваивали их роль. Последнее обстоятельство переворачивало ситуацию в их пользу, ведь у них был богатый опыт, которого не было у русских, пока те еще освоятся, а они уже знают назубок и наперед все уловки, что защищающихся, что нападающих. И вообще, воспоминания о Варшаве настраивали на оптимистический лад: как солдаты, они были лучше поляков и никак не хуже русских, поляки продержались против них два месяца, Юрген не видел причин, почему они могут выступить хуже. Несколько недель — и мы еще посмотрим, кому придется держаться!
Все было как в Варшаве: простреливаемые насквозь улицы; сплошной ряд пяти- и шестиэтажных домов; пустые квартиры, в которые они заходили как к себе домой; мальчишки с яркими эмблемами, шныряющие по улице с оружием, которое они едва могли нести; молоденькие, четырнадцати-пятнадцатилетние девушки в военной форме, полученной на складе СС, которые неведомым образом пробирались в дом, громко требовали, чтобы им дали пострелять, что они умеют, а потом в минуты короткого затишья валились на спину на пол и раздвигали ноги; стрельба прямой наводкой по домам, так что снаряды прошивали дом насквозь, как шило мягкую кожу: летящие из окон цветочные горшки, гранаты, тела; русские, шедшие на штурм каждого дома как бойцы бригады Дирлевангера, с той же яростью и тем же пренебрежением к собственной и чужой жизни; и снова русские, грабящие по горячим следам захваченные дома, с той лишь разницей, что в Варшаве на них была военная форма с рунами СС, а в Берлине — с пятиконечными звездами.
* * *
Свой первый дом им пришлось занимать с боем. Им попался упорный, вооруженный до зубов противник.
— Наша сторона — левая, ваша сторона — правая, — в который раз повторял Фрике какой-то майор. — Наша сторона — нечетная, ваша сторона — четная, такова диспозиция, у меня на руках приказ, подписанный… — Он тряс перед лицом Фрике какими-то бумажками.
— У меня своя диспозиция, — отвечал Фрике, — я не желаю оказаться лицом к лицу с противником, который займет дом на противоположной стороне улицы и начнет расстреливать моих солдат с расстояния в тридцать метров. А это неизбежно случится, если вы отступите, не выдержав удара.
— Почему это мы отступим, а не вы отступите? — кипятился майор.
— Потому что мои солдаты никогда не отступают, они знают, что я прикажу немедленно расстрелять любого, кто сделает хоть один шаг назад без приказа. — Он немного преувеличивал, подполковник Фрике, но он уже стал выходить из себя. — Они выполнят любой мой приказ, они сами расстреляют любого, кто будет путаться под ногами у их командира с какими-то там диспозициями! Обер-фельдфебель Вольф!
— Есть! Этого или автора диспозиции? — спросил Юрген и крепко сжал зубы, чтобы не рассмеяться в лицо этому майоришке.
— Очистить территорию! — уточнил приказ Фрике.
Они оттеснили конкурентов, те не сильно сопротивлялись.
— Ну и рожу ты смастерил — зверь! — шепнул Юргену Красавчик. — Этот майор как глянул, так сразу в штаны наложил. Куда ему до того русского генерала… — он осекся под бешеным взглядом товарища. — Все, забыл, случайно вырвалось.
Так они заняли два угловых дома на улице, выходившей на небольшую площадь. Это была хорошая позиция.
— Русские непременно сюда выйдут, тут прямой путь в центральный район, к правительственному кварталу, к рейхсканцелярии, — сказал Штульдреер.
— Спасибо, обнадежили, — сказал Юрген. — Тут чердаки есть?
— Есть, как не быть, и чердаки, и подвалы, все как у людей.
— Пойдемте, посмотрим.
Старик запыхался, поднимаясь по крутым лестницам. «Надо будет его наверху оставить, — подумал Юрген, — хотя какой здесь с него толк?»
Он остановился на последней лестничной площадке, прикинул, где угловая квартира. Рванул на всякий случай на себя ручку двери, та не поддавалась, тогда Юрген, недолго думая, снял автомат с груди и выбил замок тремя прицельными выстрелами. Прошел внутрь квартиры. Точно, угловая. Раздвинул пошире шторы, распахнул окно, выглянул наружу. Площадь как на ладони, вид на улицу тоже ничто не загораживало — отлично.
— Каждая веточка видна! — сказал Штульдреер, выглядывая из-за его плеча. — Я-то в молодости отлично стрелял, мне бы снайпером быть. И рука была твердая, и глазастый! Как орел все видел, а с возрастом еще лучше стало, вдаль что хочешь разгляжу.