— Ты не понимаешь, что говоришь, — рассмеялась она. — Я не женщина. Я дух леса, дух вод, дух кустов и земли.
— Знаю, — повторил ведун. — И я не хочу, чтобы ты погибла.
— Я чувствую боль в твоем сердце, человек, — положила девушка ладонь ему на лицо. — И пока существует эта боль, я не могу погибнуть. Я не могу исчезнуть, пока существуют березы, малинники, пока растут сосны и клены, пока поют птицы и выходят на охоту волки. Так не бывает…
— Я видел места, где больше нет берегинь… — прошептал Олег. — И мне страшно оттого, что таким может стать весь мир.
— Когда ты слышишь птиц, — наклонилась к самому его уху девушка, — когда в траве шуршат мыши, а из-за кустов торчат заячьи уши, когда ветер колышит листву, а белка скачет по ветвям — это значит, что мы где-то рядом… Может, ты просто разучился видеть моих сестер, ведун?
«Разучился, разучился, разучился», — эхом отдалось в его разуме. Олег тряхнул головой и открыл глаза.
Проплывающие по небу барашки розовели в предрассветных лучах, между ними проглядывали парящие в невероятной выси перистые облака. А перед самыми глазами тряслись от совершенно неощутимого ветерка крохотные березовые листки.
— Какой, однако, странный сон мне приснился, — пробормотал Олег.
— Но я надеюсь, ты смог отдохнуть?
От неожиданности ведун подпрыгнул, сел — и увидел перед собой сидящую на корточках стройную обнаженную девушку с зелеными глазами и длинными волосами.
— Берегиня?!
— Тебя привела сюда богиня Марцана, ведун. Она уверена, что ты сможешь помочь нашей земле.
— В чем?
— Нам плохо.
— Почему?
— Я не знаю. Нам страшно туда заходить… — Берегиня встала, спустилась к озеру и вскоре вернулась, неся в руках чистую, кристально прозрачную воду. — Вот, выпей.
Вода была прохладной и чуть сладковатой, пахнущей цветами.
— Поможешь?
— Разумеется…
Ведун взнуздал коней, поднялся в седло, кивнул берегине, предлагая сесть перед собой. Та отрицательно покачала головой, взмахнула рукой — и перед Олегом запорхала ласточка. Гнедая, не дожидаясь команды, поскакала за ней, и Середину осталось только прижаться к гриве, чтобы не врезаться головой в какой-нибудь сук. Внезапно лошадь перешла на шаг. Олег облегченно распрямился, принял поводья.
Ласточка исчезла. Гнедая бесшумно переступала по мягкой хвое, толстым слоем лежащей внизу. Вокруг возвышались ели. Ели огромные, в три-четыре обхвата. Но что странно — у всех у них, подобно соснам, отсутствовали нижние ветви. Крона начиналась где-то далеко в вышине, а здесь, внизу, торчали только сухие сучки. Молодых деревьев тоже видно не было — лишь тонкие многочисленные сухостойны напоминали о том, что когда-то и здесь рос подлесок. Да и травы тоже не виднелось — ни единого клочка зелени. Еще больше Олега поразила тишина — полная, абсолютная, глубочайшая тишина, в которой оглушительным стуком отдавалось даже биение его сердца.
Гнедая недовольно фыркнула, прядая ушами.
— Не бойся, малышка. — Середин спешился, успокаивающе похлопал ее по шее, погладил морду. — Не бойся, я с тобой. Ты знаешь, чем разумное существо отличается от неразумного? Только разумный идиот способен лезть туда, куда ему не хочется. И туда, где он чует опасность. Пойдем, моя хорошая. Я начну поднимать тебя по эволюционной лестнице.
Олег начал пробираться дальше, исходя из простого принципа: поворачивать именно туда, куда хочется меньше всего. Деревья начали редеть, впереди блеснула поверхность небольшого болотца с ржавой мертвой водой, а перед ним стоял самый страшный символ смерти для всех людей, успевших познакомиться с римской цивилизацией: большой каменный крест.
— Странно, — ведун обмотал поводья коней вокруг одной из сухостоин, — почему-то я совершенно не удивлен.
Крест был вырублен из единого гранитного монолита, украшен небольшой окантовкой и весил, на глаз, тонны полторы. Непонятно, как его ухитрились притащить сюда поклонники бога смерти и вкопать, но ведун сразу понял, что ни увезти, ни даже просто повалить его он не сможет.
— Да-а, — пробормотал он, — похоже, досточтимый отец Кариманид успел сделать изрядный задел на будущее. И что теперь прикажете с ним делать?
От креста шла сильная, ощутимая без всякой медитации или сосредоточенности, энергетика. Она давила на лицо, на руки, на все тело, как плотный, непрерывный поток ветра. Казалось — подпрыгни, и тебя мгновенно унесет на сотни метров прочь. Эта сила была слишком велика, чтобы погасить ее обычным заклятием или просто поглотить, чтобы потом отчитать в безопасном месте. Против нее требовалась сила богов… которые предпочли послать его, Олега, вместо себя.
— Значит, говоришь, Марцана привела? — повторил Середин. — Ладно, давайте будем считать, что я способен справиться с этим один. Но как?
Из креста била энергия. Но энергия сама по себе не принадлежит ни злу, ни добру. Весь вопрос в том, как ее использовать. Можно сбросить атомную бомбу на Хиросиму, а можно спрятать ее в реактор ледокола. Можно пробивать динамитом тоннели, а можно взрывать мосты. Здесь энергия гнала прочь все живое. Почему? Наверное, потому, что ее излучал символ смерти. Обычная каббалистическая магия. Измени знак — и ты изменишь результат воздействия. А значит…
— Значит, мне предстоит тяжелая мужская работа, — вздохнул Ведун. — И почему люди не хотят все свои символы писать обычными мелками?
Он отошел к заводному коню, ощупал навьюченные на него мешки, нашел тот, что с кузнечным инструментом, отвязал, уронил на землю. Достал зубило и молоток, подошел к кресту, приставил к основанию отходящего в сторону крыла перекладины и принялся долбить, выбивая каменную крошку.
— Вот так, вот так тебе, наш добрый Кариманид. Мы тоже умеем работать. Стук-постук, да стук-постук — и все твои старания пойдут псу под хвост. Рабы, говоришь? Рабы по рождению…
Середин остановился, осененный неожиданной мыслью — а почему рабы? Да, византиец хотел именно этого, но ведь Олег, в отличие от лазутчика, знал, что будет в будущем! Неужели рабы могли разгромить непобедимую гитлеровскую армаду? А до этого — разбить непобедимую французскую армию? А до этого — непобедимую шведскую? А до этого, в битве при Молодях, вырезать непобедимую османскую орду? Сколько их было — непобедимых империй, в мелкие брызги разбившихся о негостеприимные русские границы? И это — страна рабов?
Олег, покачивая головой, снова принялся стучать молотком.
— Нет, господин Кариманид. Вы посадили ядовитое семя, но из него выросло совсем не то, что вы хотели. Русские люди научились не страдать, а любить. Не повиноваться, а доверять. И монастыри русские, неся на куполах своих византийские кресты, стали не обирать людей, но кормить из своей казны целые провинции в голодные годы, принимать увечных, жертвовать всем в тяжелые годины. И даже сражаться. Сражаться насмерть за те самые русские рубежи, которые вы так стремитесь растоптать. Знал бы ты, отче, что христиане земель русских еще сотни лет будут поклоняться кресту, но вот обращаться за помощью они станут не к нему. В беде и счастии, в радости и печали они станут обращаться не к Богу, а к Николаю Чудотворцу и Серафиму Саровскому, Сергию Радонежскому и Авраамию Смоленскому. К Андриану Моземскому, Макарию Коневскому, Ефросину Псковскому, Агафону Пещерскому — к сотням других великих подвижников, что, приняв на себя крест, духом, волей и любовью к людям, а не смирением своим смогли из древнего христианства вырастить то, что станет называться православием.