Командный пункт нашего командира батальона штурмбаннфюрера Фортенбахера, ветерана Первой мировой войны, был вынесен на самую передовую. Я должен был смотать провод до старого командного пункта и провести линию связи к новому. Ругаясь, на четвереньках, я проделал весь этот путь, сматывая при этом 500-метровый кабель на малую катушку. Как же я ненавидел этот «род войск»! Как я только выбрался из зоны досягаемости огня томми, сразу приступил к поискам нового командного пункта. Там я должен был подсоединить новую линию и вернуться назад в 3-ю роту Кнёхляйна. Там к этому времени противник отошел к Ле-Парадизу. Мы наседали. Артиллерия и тяжелые пулеметы снова могли вести огонь по установленным целям. Несмотря на это, сопротивление противника продолжало оставаться настолько действенным, что мы на подходах к этой деревне несли большие потери.
Снова нас прижали к земле. Каждая попытка ворваться одним рывком в Ле-Парадиз заканчивалась тяжелыми потерями. С командного пункта 1-го батальона поле перед 3-й ротой, как я смог сам убедиться, было хорошо видно. Можно было предположить, что дальше так продолжаться не может. Гдетанки и артиллерия нашей дивизии? Когда зазвенел телефон, я передал сообщение командиру роты: за нами заняла огневые позиции гаубица, которая должна будет сломить сопротивление защитников деревни. Вскоре первый снаряд пролетел над нашими головами и ударил в ближайшую ферму. Потом снаряд за снарядом стал бить по предполагаемым позициям. Ну, вот и достаточно для того, чтобы можно было увидеть белые флаги. Развалины, огонь, густой дым показывают места попаданий снарядов. Осталось преодолеть последние сто метров!
И тут снова наступающих начали сметать пулеметные очереди из массивного многоэтажного здания. Им вторил частый винтовочный огонь, и под ним товарищи стали валиться снова на землю-матушку. Мы пытались использовать каждый бугорок, каждое малейшее углубление в пашне. Окапываться никто не решался, чтобы не привлекать к себе внимания снайперов. А наша гаубица молчала. Проклятие, они же должны видеть, в какое положение мы попали. Или расчет орудия тоже перебили? Но вот снаряды опять начали бить в главное здание в деревне, из которого обороняющиеся вели ожесточенный огонь.
Со своего места я видел, как во время артиллерийского обстрела с другой стороны в деревню въехали мотоциклисты и завязали перестрелку.
Гауптштурмфюрер Кнёхляйн дал сигнал к атаке. Под прикрытием эффективного артиллерийского огня мы теперь без особых потерь приблизились к деревне, в которой мотоциклисты уже вели активные действия.
Через некоторое время показались белые флаги. С недоверием и с принятием всех мер предосторожности мы наблюдали за выходом и сдачей в плен британцев. Большинство из них были ранены. Ожесточенный бой за Ле-Бассе-Канал и Ле-Парадиз закончился. Я встретил одного товарища, которого знал еще с рекрутских времен. Вот что он мне рассказал: британские солдаты, засевшие в одном из хлевов, сдались, вывесив белый флаг. Огонь был прекращен. Когда немцы вышли из-за укрытий и приблизились, с другой стороны хлева они были скошены из пулемета. После этого по заскакивавшим назад в хлев британцам открыл огонь немецкий пулемет, десять британцев были убиты.
Части англичан удалось прорваться в северном направлении. Выжившие защитники Ле-Парадиза выходили из своих укрытий в хлевах, на чердаках и подвалах.
Когда мы подумали, что деревня уже очищена от противника, внезапно с ее окраины раздались выстрелы. За хорошо замаскированным пулеметом англичан, на который мы сначала не обратили внимания, как на покинутый расчетом, снова заняли место стрелки и открыли огонь. Три моих товарища из пулеметной роты стали последними жертвами того боя.
Когда собирались подразделения, наших убитых хоронили в наскоро отрытых могилах. Они упокоились там, где погибли. Так, трое легли в одну могилу недалеко от английского пулемета, скосившего их, шесть — вместе посреди всходов пшеницы у одиноко стоявшей пушки на берегу канала, остальные — у домов деревни. Чтобы сделать кресты, доски отрывали от забора. На них наскоро от руки писали имена тех, кто покоится в этой земле. Ни тебе песни «О хорошем товарище», ни ружейного салюта, ни слова о геройской смерти. Нам оставалось только думать: «Сегодня — вы, а завтра — мы».
(Бой за Ле-Бассе-Канал стоил нашей молодой дивизии 157 убитых и более 500 раненых).
Подошли машины, доставили боеприпасы и продовольствие, раненых отправили на главный перевязочный пункт, поредевшие подразделения были пополнены людьми и вооружением. Я как раз снимал кабель со вспаханного поля, оставшегося позади, когда увидел у фермы небольшую группу английских военнопленных. Здоровые стояли, раненые сидели и лежали на земле. Некоторые отчаянными жестами протягивали мне свои семейные фотографии. Они что, думают, что мы их отпустим? Когда я посмотрел повнимательнее, то заметил два тяжелых пулемета, установленных перед ними. Пока я удивлялся, что пару великолепных пулеметов поставили для охраны пленных, вместо того чтобы эту компанию просто запереть в подвал и приставить к ним одного часового, меня вдруг осенила ужасная мысль. Я обратился к ближайшему пулеметному расчету и спросил, что здесь происходит. На это получил спокойный ответ:
— Их расстреляют.
Я не поверил своим ушам и подумал, что за этими словами кроется плохая шутка. Поэтому переспросил:
— Кто приказал?
— Гауптштурмфюрер Кнёхляйн.
Теперь я понял, что все это очень серьезно. Я поспешно отправился искать свое отделение, чтобы не быть свидетелем расстрела пленных, ожидавших смерти с семейными фотографиями в руках. Только применение ужасных, совершенно нам незнакомых боеприпасов, которые применяли томми, и их поведение перед нашими парнями, которые хотели их простить, а теперь предстоящее убийство всех пленных во исполнение наспех вынесенного приговора! Все ли они были виноваты? Я не знаю ни одного пленного, которого бы помиловали. Были ли это пули «дум-дум», или другие, неизвестные нам боеприпасы, не включенные в конвенцию? Могло ли неожиданное открытие огня английским пулеметом в момент общей сдачи в плен быть вызванным отсутствием управления и нервозностью? Десять убитых британцев и немногим больше у нас в результате недостаточной договоренности? Пытался ли я построить «золотые мосты»?
Через день, когда мы с боями пробивались на запад, майор Ридерер из штаба 89-й армии обнаружил лежащих кучей расстрелянных невооруженных английских солдат. Его рапорт был немедленно направлен в штаб 16-го армейского корпуса. Не знаю, как часто со стороны противника жесточайшее преступление представлялось под само собой разумеющейся оценкой «случай в ходе боевых действий».
28 мая 1940 года. Медленно отступавшие британцы засели в Эстере и ожесточенно оборонялись. Под градом английских пулеметных очередей расчеты выкатили вперед свои легкие противотанковые пушки и почти без прикрытия начали борьбу со стрелками на церковной колокольне и крышах домов. Дома загорелись, автомобили взрывались от попаданий из наших орудий. Фонарные столбы с проводами падали на проезжую часть и блокировали ее.
Густой дым затянул город, когда поступил приказ, не обращая внимания на сопротивление, под прикрытием одной противотанковой пушки, на машинах въехать в центр города. Гауптштурмфюрер Кнёхляйн махнул своему водителю вездехода, чтобы тот подъехал, вспрыгнул на левую заднюю подножку, указав мне на подножку рядом с водителем. Как у радиотелефониста, в тот момент у меня не было дела, но меня можно было использовать в качестве посыльного. Мы влетели в горящий городок, подскакивая на поваленных мачтах освещения, трупах солдат и лошадей. Пули били в стены и мостовую и со свистом отскакивали от них. Я, судорожно вцепившийся в скачущий автомобиль, представлял собой просто беззащитную мишень. В последний момент наш водитель заметил на улице приготовившуюся к огню английскую противотанковую пушку и резко свернул с улицы во двор. Едва мы свернули, как началась дуэль между английской и немецкой пушками. Находиться между ними было малоприятно. Но вскоре вражеское орудие замолчало.