На следующий день снова пошли в атаку. Несмотря на сильный огонь, продвигались сравнительно быстро. В десяти метрах от меня взорвался снаряд, и я получил второе ранение, на этот раз — в левую ступню. К обеду выполнили поставленную задачу и окопались. Пришел санитар и очень недружелюбно тщательно меня перевязал во второй раз. Позади нас в укрытии расположились танки, в 200 метрах перед нами в долине — река 25 метров шириной с топкими берегами, ее противоположный берег — крутой, на его гребне — вражеские наблюдатели.
Во второй половине дня иваны попытались нас атаковать 30 танками. Мой друг Франц снова занял позицию рядом с моим отделением. У него была полная «свобода»: в боевых порядках батальона он мог проводить испытания своей пушки где угодно.
Русские танки выехали к обрыву, вели по нам огонь, но безрезультатно. Они попали под снаряды наших 75-мм пушек и вынуждены были повернуть обратно и уйти по склону, не причинив нашим саперам на берегу реки никакого вреда. Один из Т-34 был подбит из пушки Франца. Франц чертыхался, так как неудобный прицел постоянно засорялся. После боя он сразу же приступил к «кабинетной работе», описывая бой и замеченные им недостатки пушки.
Я посмотрел карту командира взвода — перед нами река Псел, рядом два населенных пункта с одним и тем же названием — Прохоровка. Правее нас в долине реки — Андреевка. Сегодня или завтра мы должны эту реку перейти.
Мне приказали с моим отделением занять оборону перед командным пунктом батальона. Место было негодное: наши головы прекрасно были видны над линией горизонта. К своему удивлению, я узнал, что штурмбанфюрер Кнёхляйн лично определил размещение этой позиции и назначил отделение, которое ее должно занять.
Ночью пошел сильный дождь. Я стоял по щиколотки в воде в дырявом сапоге. Обе раны сильно болели. Левая ступня с раной в подъеме распухла, и я почти не мог на нее наступать. Поднялась температура, и я не мог унять клацанье зубов. Продержаться до утра помогла пара таблеток, взятых у санитара. Он дал мне их со словами: «Наверное, ты еще та задница!»
К утру начался ливень, как при потопе. Я наблюдал через стереотрубу бой наших танков за деревню ниже нас. Наши танки были привязаны к дороге и не могли свернуть ни влево, ни вправо — и там и там была топь. Танки не могли преодолеть определенный рубеж. Как только они подходили к нему — получали попадание из хорошо замаскированной противотанковой пушки. Я так и не смог понять, где она пряталась.
Позже я наблюдал, как атаку повторили штурмовые орудия. Им удалось миновать опасный рубеж. Но вскоре они снова были остановлены на другом рубеже. Действующая здесь часть противника понимала в маскировке! Я так и не смог определить, откуда велся огонь и где находились позиции пехоты противника.
Дождь прекратился, солнце припекало во всю силу лета. От наших курток со спины поднимался пар. Левый сапог на подъеме я вынужден был разрезать карманным ножом, так как ногу из него я уже вынуть не мог. Края небольшой раны были иссиня-черными, а опухоль вокруг — багрово-красной. Я подумал: сколько еще можно будет это терпеть…
В полдень опять собрались дождевые тучи. Посыльный от Кнёхляйна передал нам приказ приготовиться к атаке. То, что не удалось танкам, должна сделать мотопехота. Мне не нравился длинный склон, по которому мы в открытую должны были приближаться к противнику.
Меня смутило то, что приказ пришел от командира батальона, а не от командира моей роты с точной постановкой задачи, а просто: «Приготовиться к атаке!»
По деревне внизу ударили наши минометы, затем — пехотные орудия. Сейчас последует приказ атаковать. Что я вижу? К нам спокойно, не пригибаясь, идет командир батальона. Ведь достаточно было отправить посыльного! Не заходя в укрытие, говорит:
— Вперед, ребята! Чем быстрее окажетесь внизу, тем меньше потерь.
Теперь, по крайней мере, я знаю направление атаки.
— Весь батальон атакует!
Я не вижу никакого батальона, но ведь кто-то должен быть первым. Проклятый длинный склон! Огонь нашей артиллерии бьет по деревне, а не по лесочку перед ней. По карте я не помню, расположена ли деревня по обе стороны реки или только на одном берегу. А отсюда не видно.
— Давай! Вперед! За мной свиным галопом! Внизу прячемся в лесок! — (Если еще добежим!)
Отделение побежало, но не за мной, а впереди меня. Из-за ран я еле двигался. Санитар-унтершарфюрер был прав: я — «еще та задница!». Я «штурмовал» последним позади моего отделения. Под огнем противника я все-таки обогнал одного стрелка, на мгновение оглянулся: на высоте в полный рост стоял штурмбаннфюрер Кнёхляйн, засунув руку за борт прорезиненного плаща, — ну, просто Наполеон!
Перед лесочком — ровный лужок. На полном бегу один из солдат моего отделения подпрыгнул и свалился. Я оглянулся на склон — там лежал мальчишка, которого я обогнал. Несколько часов назад его дали мне в пополнение вместо убитого Хартвига.
Отделение ждало меня. Оно залегло по ямам, заполненным водой, и приготовилось вести огонь. Я оглянулся на склон, ожидая атакующие роты. Кнёхляйна не было видно. Одни, без всякой связи, мы лежали в густом подтопленном кустарнике. Что дальше? Мы что, предназначены для того, чтобы привлечь внимание противника и его огонь, чтобы позволить определить его силы и позиции? Чепуха!
Бросить на противника просто так отделение, не поставив задачи, не определив рубежи. Где «весь батальон», мой взвод, моя рота?
Справа послышался шум боя. Это было как раз там, где пытались прорваться в деревню танки.
Здесь нам оставаться было нельзя. При продвижении наступления мы окажемся изолированными. Пойдем в атаку — изолированными «повиснем в воздухе». Попытаемся выйти из леска в направлении шума боя — противник перестреляет нас так, что мы его даже не увидим.
Я решил лесочком пробираться в направлении деревни. По соседству войска атакуют деревню, и мы там где-нибудь с ними встретимся.
Я поставил задачи солдатам отделения, и мы двинулись по кустарнику. Он был почти затоплен дождями, местами приходилось идти по пояс в болотной жиже.
Противник или отступил, или не замечал нас. Так мы подошли к опушке леса. На возвышенности виднелась церковная колокольня. Если бы я был противником, я бы надежно прикрыл пристрельным огнем опушку леса, а на колокольне посадил хотя бы снайпера. Я отдал приказ отделению залечь, а сам высунулся из леса, чтобы осмотреться. Шум боя стал сильнее и приблизился к деревне.
Когда я решил вернуться опять в лес и обойти открытое место стороной, я снова взглянул на колокольню и вдруг увидел направленное на меня оружие. Ложись! Очередь прошла надо мной, но зацепила ягодицу. Снова мне удивительно повезло! Ни в кого из залегшего отделения тоже не попало. Из густого кустарника я осторожно посмотрел на колокольню. Горячая кровь текла в брюки. В окне снова никого не было. Я понял, что наблюдатели прячутся в глубине, и их просто так незаметно. Вернулся в лес.
Уронил бинокль, но успел подхватить мой пистолет-пулемет и, почти не целясь, дал очередь в бегущего прямо на меня огромного ивана. Но он бежал, направив штык прямо на меня. Он упал только в нескольких шагах передо мной, а четырехгранный штык его винтовки воткнулся в землю у меня перед самым лицом. Взгляд бежавшего был направлен куда-то выше меня, наверное, он не заметил меня в камуфлированной куртке и зачехленном шлеме.