Кроме двух случаев расстреляния, П. Бартенев упоминает еще о расстреле двух сыновей муллы и закопании живым в землю одного солдата, зачинщика бунта. Но как никто из очевидцев не упоминает о бунте пехоты и чудовищном наказании зачинщика, то это следует приписать какому-нибудь недоразумению, хотя автор удостоверяет, будто это рассказывал сам Перовский, когда жил в Риме после похода. Первый случай рассказан так: «Мулла, сопровождавший его в хивинском походе, вышел из повиновения и отказался убеждать свою паству к доставке и восполнению военных потребностей. При мулле находилось несколько человек, его сыновей. Перовский приказывает расстрелять одного из них; мулла по-прежнему упрямится. Расстреляли и второго сына; мулла все стоит на своем. Но когда вывели под ружейные выстрелы третьего сына, старик повалился в ноги и затем исполнил все, что было нужно».
Второй случай рассказан так: «Нечто вроде мятежа началось между пехотою. Тогда Перовский вызвал вперед одного из зачинщиков, приказал вырыть могилу, в присутствии остальных похоронить его и отпеть панихиду. После этого не было больше и малейших попыток непослушания». Итак, Перовский за вину отца казнит смертью невинных сыновей его, а солдата без суда подвергает не установленной законом казни! Ничего подобного не бывало.
Порядок движения был такой.
Каждая колонна, рассчитав свои вьюки по родам продовольствия, разделяла их на две половины — правую и левую, и становила вьючных верблюдов в 12 и до 20 рядов, из которых от 6 до 10 составляли правую половину колонны, а другие 6 или 10 рядов — левую половину. Два внешние ряда каждой половины колонны должны были состоять из тюков громоздких, которые бы могли служить, в случае нападения, прикрытием от ружейных выстрелов (например, сухарные короба, прессованное сено, кули с мукою и проч.); внутри между этими двумя половинами колонны шел артиллерийский обоз, имея от 4 до 10 рядов; за ним войсковой, церковный, канцелярия и штабный обоз. Ряд от ряда должен был идти шагах в 6 или 8 и 10.
Каждая колонна высылала от себя авангард и арьергард (в одну или в полсотни казаков). Части эти держались от колонн в расстоянии от 1 до 2 верст, высылая патрули в стороны (от 1/4 до 1 версты). Оставшиеся затем войска распределялись при колоннах в голове, в хвосте и с боков, имея при этом обязанностию поправлять вьюки и подымать упавших верблюдов.
При таком порядке движения самая большая колонна, состоявшая почти из 4000 верблюдов, занимала на походе ширины от 120 до 250 шагов, а длины от 1200 до 1600 шагов; следовательно, в случае нападения могла скоро приготовиться к бою и дать отпор.
На ночлегах положено было колонны устраивать в продолговатый четвероугольник, для чего из авангарда высылались топографы, которые и расставляли в надлежащих местах казаков для указания каждому ряду, где ему становиться; казаками обозначалась внешняя линия и главные части лагеря.
С приближением к месту становища два наружные ряда верблюдов из каждой половины колонны (несшие, как выше сказано, громоздкие вьюки) отделялись от колонны вправо и влево и, вытянувшись в одну нитку, обходили около вызванных вперед на линию казаков так, что верблюды правой половины колонны составляли правую наружную сторону лагеря с прилежащими к ней половинами переднего и заднего фасов, а два ряда левой половины — левую сторону лагеря с прилежащими ей половинами фасов. В переднем и заднем фасах оставлялся посредине проход шагов 30 шириною.
Тюки наружных рядов клались один возле другого и чаще, нежели тюки прочих рядов; остальные затем вьюки правой и левой стороны колонн клались параллельно правому и левому фасам лагеря, шагах в 30 от него. При таком порядке расположения длина внешней линии лагеря самой большой, или главной колонны занимала около 600 шагов, ширина же около 400 шагов.
Позади наружного ряда вьюков переднего фаса, шагах в 30 от него и против оставленного прохода, ставились кибитки уральской сотни; по правую и левую стороны их ставилось по роте пехоты; тяжести этих частей сложены были перед кибитками в линию, образуя род прикрытия, позади которого ставились в козлы пики и ружья; коновязи казаков были за кибитками.
На заднем фасе против интервала же и шагах в 30 позади наружных вьюков становились лодки и понтоны; правее и левее их по роте пехоты, имея вьюки и ружья расположенными так же, как и в переднем фасе; за лодками — кибитки лодочной прислуги, за ними гурьевские казаки и артиллерийская прислуга горных единорогов; затем коновязи лошадей горных единорогов. За правым фасом в таком же порядке располагались два эскадрона Уфимского полка, а за левым фасом — две сотни оренбургских казаков.
Затем, в средине лагеря, становился артиллерийский парк, потом штаб, госпитальные кибитки и церковный обоз; далее маркитанты и, наконец, принадлежащие к колонне верблюды и верблюдовожатые киргизы. Таким образом, приняты меры для обезопасения киргизов в случае нападения неприятеля, а также и против намерения их убежать ночью из лагеря или возмутиться.
На всех углах лагеря, позади внешних вьюков, были караулы; на двух противолежащих углах, по диагонали, ставились орудия, и для удобства обстреливания обоих прилежащих фасов вьюки впереди их были выложены полукружием, представляя род турбастионов.
На ночь парные часовые, высылаемые от угловых караулов, становились шагах в 30 впереди внешних тюков.
Четвертая часть пехоты и конницы назначалась дежурною; кавалерийская часть высылала дневные и ночные разъезды и бекеты и содержала в ночное время конных часовых вдоль внутренних рядов тюков, для предупреждения замеченного уже расхищения запасов.
От стужи и усиленных работ аппетит усиливался: казенная дача была для многих недостаточна. Даль говорит: «Едят, как акулы, а работают, как мухи». Попытки киргизов и даже солдат к похищению продовольствия из тюков, обкрадывание офицеров с каждым днем повторялись все чаще.
Иванов рассказывает, как ходили воровать дрова у самого Перовского. Дело в том, что для штабных наделали печек из железных ведер и все дрова уходили в них. Солдатам же, под конец, не только не давали для костров, но даже для парки горячей пищи. Морозы доходили до 40°, и положение людей было ужасное, а штабным и горя мало!
Впрочем, не всем штабным. Даль тоже состоял при штабе, но долго отогревался только в кибитке Перовского. «Первые три недели, — говорит он, — мы, по глупости своей и по избытку совести, жили без огня, без всякого удобства; ныне все это изменилось к лучшему: мы воруем дрова и уголь не хуже всякого». На дрова, по его словам, шли казенные ящики и бирки с нумерами верблюдов…
Здесь кстати упомянуть об ученых этой ученой экспедиции. Их было всего два: естествоиспытатель Леман и астроном Васильев. Жили они в одной кибитке с Далем и Ханыковым. Леман был крайне простодушен и доверчив, почему и служил предметом вечных шуток… Вот одна из них, рассказанная Далем: 10 января сидели сожители в кибитке вокруг огонька; в чайнике у них был спирт, они вылили его и положили в чайник снегу, чтобы растопить и выполоскать водою посуду; поставили на огонь. «Леман, ничего этого не зная, взвыл по-верблюжьи и зарычал львом, когда голубое пламя внутри чайника стало пробегать по снегу. Мы с своей стороны отвечали преспокойно, что это не диво и что здешний снег всегда горит. Ist es möglich? Ware es möglich? Das ware doch des Teufels! — Словом, у нашего ученого ум за разум зашел; он начал доказывать, что в снегу могут находиться горючие частицы щелока и т. п., выскочил сломя голову из юлламы, ухватил, как вдохновенно беснующийся, комок снегу и поднес его к огню, — но снег не загорался…»