Японцы начали переговариваться. Наконец адмирал сказал, что установить точное число людей трудно: половина частей ушла на юг, с севера все время прибывают новые части. Ориентировочно можно принять — тысяч сорок.
Армейцы переглянулись, это значило: а у нас всего ничего.
— Вчера был отдан приказ прекратить огонь, всем собраться в казармы. До сих пор в городе стреляют. Есть убитые. Почему приказ не выполнен?
— Все части приказ знают.
— Почему они не хотят подписывать капитуляцию? Это саботаж
— У них нет прямой связи с Токио. Гарнизон подчиняется прямо Генеральному штабу.
— Пускай запросят.
— Говорят, уже запросили…
Августовское солнце раскалило сталь, вентиляторы месят влажный воздух. Японцы говорят долго, непонятно, все время просят повторить. Нефедов, путаясь, переводит.
— Мне трудно. Где переводчики? — шепчет он.
В полдень принесли обед. Адмирал пошарил рукой около тарелки и, не найдя салфетки, положил на колени носовой платок. Ели молча. Комбрига вскоре вызвали, разошлись и штабные офицеры. Нефедов остался в кают-компании с японцами. Полковник сидел неподвижно, глядя перед собой бесцветными глазами, щеточка усов беспокойно подергивалась. Адмирал снял с колен и долго складывал носовой платок Внезапно руки его задрожали.
— Сколько вам лет? — разделяя слова, спросил он.
— Двадцать пять.
— У меня были два сына. Они были такие же, как вы.
«Зачем он это?» — испуганно подумал Нефедов.
Полковник зло посмотрел на них, достал из кармана серебряный портсигар, щелкнув, выкатил папиросу и отошел к открытой двери.
Адмирал, с трудом подбирая слова:
— Вы артиллерист?
— Я штурман.
— Мои сыновья были артиллеристами. — Он взял из рук Нефедова стакан и жадно стал пить. — Они мечтали о пути воина… Сколько, вы сказали, вам лет?
— Двадцать пять.
Вернулся полковник, с ненавистью посмотрел на адмирала, молча, неподвижно сел в углу.
В сопровождении офицеров штаба вошел комбриг.
— Получены радиограммы, — сказал он. — Гарнизоны Дальнего и Порт-Артура капитулировали. Передайте им: ждать и тянуть больше нечего, к ночи мы все должны подписать.
По заливу плыли зеленые острова. Взлетная бетонная полоса обрывалась в море стенкой. Ударяясь о бетон, всплескивали волны. Нефедов сидел, свесив ноги, и смотрел, как дозорный катер преследует джонку под соломенным парусом.
— В Японию захотели, — весело сказал боцман. — Поздно наладились. Как думаете, отстреливаться будут?
— Отстрелялись. Все, боцман, скоро и мы домой.
— А что вас на фрегат каждый день таскают? Переводчиков нет?
— Отравились. Корейцы из разведотдела. Было четыре переводчика, пищевое отравление. Замучился я, боцман. Еле отпустили на час.
— Лейтенант, Нефедо-ов! — вдоль стенки бежал матрос, останавливался около каждого катера и кричал: — Нефедо-ов!
— Ну чего, чего орешь, салага? Вот он, Нефедов. Что случилось?
— Командир ваш, Рассоха, зовет. Вон в ту казарму. Быстро велел. Кого-то там задержали. Он сказал — срочно.
В казарме, посреди гимнастического зала, на полу, сидели, подвернув под себя ноги, десятка два молодых парней, все острижены наголо, все в расстегнутых летных комбинезонах, перед ними Рассоха мял в пальцах какую-то бумажку и разъяренно кричал. Он кричал то на армейского сержанта, то на стоящего тут же японца. Тот в летном комбинезоне с повязкой поверх волос:
— Сказано было — построить и вести. И пускай разбираются. Мне-то что с ними делать? А этот тоже хорош, — Нефедову, — рисунками, видите ли, объясняется. На хрена мне его рисунки. Должен я его рисунки разгадывать?… Понимаешь, приказано было: всех пленных отправить в лагерь. Приказано — выполняй. Нет, стали тянуть, опрашивать, дотянули — приехало начальство, а этот, — он ткнул пальцем в японца, — ему бумажку. А в ней «сикрет». Видал, гусь! Тот и прикажи: задержать, разобраться, доложить. Сикрет, сикрет. — Он плюнул. — Допроси-ка его.
Японец, коверкая английские слова, начал что-то говорить. Он бормотал, не отрывая глаз от записки.
— Та-ак… — удивился Нефедов. — На школу самоубийц напали. Тут помещалась школа камикадзе. Он по-английски тоже вроде меня.
— Наплевать мне на то, что они самоубийцы. Вот что, сержант, веди-ка их в лагерь, а этого, с повязкой, оставь. Он что, у них главный?
— Главный.
— Действуй. Значит, так я иду докладывать, а ты с ним поразговаривай. Только по делу, на посторонние темы — не очень.
— Как вас зовут? — спросил Нефедов.
— Ито.
За столом в кают-компании снова японцы. Несколько штабных офицеров томятся на диванах, те, кто успел побывать в городе, рассказывают: магазины, рестораны закрыты, интересного в городе ничего нет, вонь и жара.
— На аэродроме, — вполголоса говорит Нефедов, — есть казарма. Что там было, летное училище, да?
— Не знаю, — отвечает Кадзума. Ему сегодня лучше, слабость не так заметна, руки больше не дрожат. — Спросите полковника.
— Но их старший, Ито, хорошо знает вас.
— Он ошибается. Я никогда не был там и не знаю, чему их обучали.
— За казармой лежит фанерная бомба с крыльями. В нее может залезть человек Ито говорит, что при пробном полете бомбы присутствовали вы оба.
— Я мог забыть. Конечно, я забыл. Может, и было, не знаю.
— Там обучали самоубийц, — говорит Нефедов. — А полет кончился тем, что человек разбился. От курсантов этот факт скрыли.
— Если вы так хорошо все знаете, для чего спрашиваете? — вдруг на чистом английском языке говорит полковник — Там была школа камикадзе, капитан Ито будет наказан за разглашение тайны.
Они остаются с адмиралом в салоне вдвоем: штабники увезли комбрига и полковника на радиоузел говорить с Токио. Про полковника комбриг сказал: «Старая лиса. Боюсь, он знает не только английский, но еще и русский. Тянет. Впрочем, японцев можно понять: шутка ли, целую армию сдают в плен. Если что не так, им обоим конец. Впрочем, пускай потянут, пускай. Завтра с севера подойдут наши… А знаете, Нефедов, адмирал только что прилетел из Токио. Его фамилия Кадзума. Был в составе императорской комиссии. Что-то связанное с атомной бомбой… Пока время у вас есть, попробуйте порасспросить. Терять ему теперь нечего».
Он долго ничего не хотел говорить. Желтолицый, старый, озлобленный, больной человек
— Я прошел весь город насквозь, прежде чем нашел свой дом. Вернее, то, что от него осталось, — наконец начал он. — Дом сперва развалился, а потом сгорел. А сад накрыл оползень… Когда я пришел, там работали санитары… Они дышали через белые марлевые маски… «Мы откопали тут три тела, — сказали они. — Две женщины и мальчик Вы их ищете?» Я искал только одну женщину… Их старший отвел меня ко рву, куда они складывали тела… «Вы не узнаете ее, — сказал он. — Теперь это уголь». Мы осматривали город. А потом пришло распоряжение: взять пробы земли и возвращаться… Два ящика с пробами. Когда мы прилетели в Токио, они оказались никому не нужны… Уже была подписана капитуляция. Ученые, которым мы везли пробы, разбежались… На том же самолете я прилетел сюда… Лучше бы мне навсегда остаться там, в городе.