Разговор о проблемах полиции затянулся чуть ли не до одиннадцати. Точку в нем поставила хозяйка дома, которая жестко отчитала супруга за то, что тот «завтра хоть до обеда дрыхни, а людям в дорогу спозаранку».
Лев проснулся ровно в шесть без будильника. Выйдя во двор, он сделал разминку на студеном ветерке — морозец прижал, как бы не до минус пяти, — окатил себя ведром ледяной воды и, вполне настроенный на рабочий день, вошел в дом. Вскоре поднялись и все остальные. Ближе к восьми, поблагодарив хозяев за ночлег (те от денег отказались категорически), опера отбыли в Заречное. Оставив Гурова у местной райбольницы, на территории которой размещалась и «Скорая», «десятка» помчалась дальше.
Войдя в просторный больничный двор, Лев направился к двухэтажке, первый этаж которой был гаражом, а на втором размещалась сама служба «ноль три». Молоденькая диспетчерша в окне приемной, услышав, кто и зачем к ним пришел, порылась в журналах и сообщила, что в Сиреневое по вызову жительницы села Буланцевой выезжал экипаж «Скорой» во главе с фельдшером Новиковым.
— А как бы мне его увидеть? — признательно улыбнувшись, спросил Гуров.
— Он сейчас на выезде… — извиняющимся тоном пояснила девушка. — Минут двадцать подождать можете?
Молча кивнув в ответ, Лев отошел в сторонку и занялся изучением стенной печати здешнего производства. Он прочел в разрисованных фломастерами санбюллетенях статьи о коварстве и неизлечимости СПИДа, о катастрофических последствиях злоупотребления алкоголем, о пагубе курения. Особенно для женского организма. Прочтя этот пассаж, Гуров невольно улыбнулся, вспомнив, как пару минут назад, подходя к зданию «Скорой», заметил двух докторш, неспешно беседующих у крыльца соседнего корпуса с дымящимися сигаретами во рту.
Через приемную время от времени проходили люди с какими-то медицинскими приспособлениями и штуковинами, наподобие большущих блестящих жестяных банок, кожаных и металлических саквояжей. Отчего-то все это напоминало не священнодействие целительства, а обычный рабочий процесс в цеху какого-нибудь деревообделочного или металлообрабатывающего предприятия.
Неожиданно за его спиной раздался голос диспетчерши:
— Дима! Новиков! Тут к тебе!
— Кто? — ответил ей молодой басок.
— Я! — обернувшись, объявил Гуров. — Мы могли бы где-нибудь побеседовать? Так, чтобы нам никто не мешал?
Новиков — долговязенький, с крупным носом, увенчанным очками, предложил пройти в кабинет старшего фельдшера, от которого у него был ключ.
— Слушаю вас… — усаживаясь на стул и, как видно, уже догадываясь о сути вопроса, с которым к нему пришел этот здоровенный полковник, лаконично обронил он.
— Меня интересует вызов в Сиреневое, к бомжу, — глядя на него в упор, обыденным тоном поинтересовался Лев. — Что там видели, о чем говорили, какой ему диагноз поставили. Меня интересует каждая деталь. Слушаю!
Фельдшер, отчего-то вдруг явив на лице досадливую мину, несколько секунд о чем-то размышлял, после чего заговорил, спотыкаясь и без конца подкашливая:
— Вызов поступил в четырнадцать тридцать, ближе к пятнадцати мы были на месте, в доме Натальи… Как ее там? Буланцевой, что ли? Да… Больного я осмотрел лично. Это бомж, но, по его словам, он англичанин, который приехал в Россию, однако оказался в трудном положении. Эта женщина рискнула оставить его у себя до полного выздоровления. Я установил двусторонний бронхит средней степени тяжести и прописал амбулаторное лечение. Вот, собственно говоря, и все…
— Все? — иронично улыбнулся Гуров. — А если подумать?
— Мне больше сказать нечего… — уже начиная нервничать, категорично ответил Новиков.
Лев понял, что парень изрядно напуган и настроен «уйти в полный отказ».
— Знаете, — сказал он, укоризненно покачав головой, — я вас понимаю — заявился угрозыск и задает непонятные вопросы… А вдруг пришьют какое дело? Вам ничего вменять не предполагается, вы мне нужны только как свидетель. Давайте так… Я буду рассказывать, как было дело, а вы меня, если что, поправите. Хорошо? Итак, во время осмотра, улучив момент, больной, который до этого говорил только по-английски, неожиданно сказал вам по-русски, что хотел бы пообщаться один на один. Так?
— Нет, — отрицательно мотнул головой фельдшер. — Это он сказал по-английски, поскольку хозяйка дома постоянно находилась рядом.
— Вы владеете английским? — окинул его удивленным взглядом Гуров.
— Ну хоть и в пределах школьной программы, но я его всегда сдавал лучше всех в классе. Даже собирался поступать в «универ» на факультет иностранных языков, но не прошел по конкурсу кошельков — мой оказался самым тощим, — с изрядной долей сарказма проговорил Новиков.
— Ясно… Когда у вас появилась возможность говорить без помех, он вам сообщил, что вовсе не бомж, а крупный бизнесмен, приехал к женщине, которая ему очень дорога, но не уверен — простила ли она его? Так?
— В общем-то, так… — кивнул Дмитрий. — Но он еще сказал, что у них есть сын, который служил в армии, однако сейчас находится на излечении в больнице, и он хотел бы восстановить с ней прежние отношения.
— А про сына он что-нибудь говорил?
— Ну, о том, что с ним случилось, он узнал случайно из теленовостей и сразу же поехал в госпиталь. Решил вопрос переводом парня в нормальную больницу и вспомнил об этой женщине, которую когда-то очень любил.
— Все ясно… — деловито резюмировал Лев. — Вы решили ему помочь — в этом я не вижу ничего предосудительного и сказали Наталье Буланцевой, что лучше будет, если он останется у нее?
Несколько расслабившись, фельдшер стал отвечать гораздо охотнее:
— Да. Но, я так понял, она и сама уже была настроена на это. Ну, она сказала, что он очень похож на человека, который ей когда-то был очень близок…
— Тут есть один очень важный момент. — Лев выдержал небольшую паузу. — Вы слышали, что произошло в Сиреневом два дня назад?
Новиков, словно наткнувшись на стену, сразу же помрачнел и с опаской посмотрел на Гурова:
— Ну да… Говорили про какой-то огнестрел… Неужели это тот мужик?!
— Нет, не он. Кто-то непонятным образом узнал про миллионера, закосившего под бомжа, и приехал, чтобы взять его в качестве заложника. Хозяйка дома воспротивилась, и ее за это тяжело ранили в грудь из пистолета. Кроме вас, кто-нибудь еще был рядом?
Низко свесив голову, фельдшер неохотно ответил:
— Мы были одни. Я понимаю, что вы хотите спросить. Не разболтал ли я кому-нибудь про это дело? М-м-м… Если честно, то я сказал всего лишь одному человеку — своей девушке. Но понимаете, как тут получилось? Мы говорили о любви, верности, и я — так, в общих чертах, не вдаваясь в детали, — сказал, что есть такая любовь, которую люди пронесли через года и, несмотря ни на что, все равно продолжают любить друг друга. Она поклялась, что будет молчать… Господи! Неужели это она разболтала? Неужели она такая дура?!! — почти простонал он.