– А тебе что? Неужто меня ревнуешь? Так ты только скажи, я тебе все время буду верная. Ты парень хоть куда! Губы у тебя толстые, а зад поджарый – значит, в любви ты горячий…
– Про нас с тобой мы еще поговорим, а покамест ты мне про кавалера расскажи. Может, я его знаю?
Манька засмеялась:
– Ты-то, может, и знаешь, а я вот имени-отчества его спросить не успела…
– А чего же ты побежала тогда?
– Так я только выходить из уборной стала, как вы в дверь насунулись. Ну, думаю, пусть пройдут – мне с тобой лишний раз здоровкаться мало радости. А вы, оказывается, поголовный шмон затеяли…
– А чего же ты со мной поздоровкаться не хотела? – И добро, почти ласково, взяв ее за руку, погладил по рукаву Жеглов и, словно забыв, оставил ее ладонь в своей руке, только чуток, совсем еле-еле, потянул на себя – и вылезло из рукава запястье.
Даже здесь, в полумраке, я отчетливо разглядел червленую желтую ящерку с мерцающим зеленым глазком.
– Больно надо! Ты же обещал меня еще в прошлый раз упечь? – удивилась Манька очевидной глупости вопроса.
Жеглов отпустил ее руку и встал:
– Да, Маня, это ты, пожалуй, права. На сей раз я тебя точно упеку…
Толпой ввалились в дежурную часть, и Манька привычно направилась вслед за остальными задержанными к барьеру, но Жеглов остановил ее:
– Маня, с тобой у нас разговор особый, идем пошепчемся. – А дежурному крикнул: – Соловьев, проверишь этих пятерых, если в порядке – пусть гуляют. Швейцара не отпускай, мы с ним еще потолкуем про разные всякости. Рапорт тебе мои ребята принесут…
Махнул рукой мне – давай, мол, за мной. Вместе с Манькой мы поднялись на притихший и опустевший второй этаж, пришли в кабинет, не спеша расселись, и Жеглов сказал невзначай, будто случайно на глаза попалось:
– Красивый, Маня, у тебя браслетик…
– Еще бы! Вещь старинная, цены немалой!
– Сколько платила?
Манька подумала немного, взглянула Жеглову в лицо своими кукольными нежными глазками:
– Не покупная вещь-то. Наследство это мое. Память мамочкина…
– Ну-у? – удивился Жеглов. – Маня, ты же в прошлый раз говорила, что матери своей и не помнишь!
Манька сморгнула начерненными длинными ресницами, а глаза остались неподвижными, пустыми, без выражения:
– И чего из этого? Не отказываюсь! Память мамочкину папа мне передал, погибший на фронте, и сказал, уезжая на войну: «Береги, доченька, единственная память по маме нашей дорогой». И сам тоже погиб, и осталась я сироткой – одна-единственная, как перст, на всем белом свете. И ни от кого нет мне помощи или поддержки, а только вы стараетесь меня побольше обидеть, совсем жуткой сделать жизнь мою, и без того задрипанную…
Жеглов поморщился:
– Маня, не жми из меня слезу! Про маму твою ничего не скажу – не знаю, а папашку твоего геройского видеть доводилось. На фронте он, правда, не воевал, а шнифер был знаменитый, сейфы громил, как косточки из компота.
– Выдумываете вы на нашу семью, – сказала горько Маня. – Грех это, дуролом ты хлебаный… – И снова круто заматерилась.
– Ну ладно, – сказал Жеглов. – Надоело мне с тобой препираться.
Маня открыла сумочку, достала оттуда кусок сахара и очень ловко бросила его с ладони в рот, перекатила розовым кошачьим языком за щеку и так, похожая на резинового хомячка в витрине «Детского мира» на Кировской, сидела против оперативников, со вкусом посасывая сахар и глядя на них прозрачными глазами. Жеглов устроился рядом с ней, наклонив чуть набок голову, и со стороны они казались мне похожими на раскрашенную открытку с двумя влюбленными и надписью: «Люблю свою любку, как голубь голубку». И совсем нежно, как настоящий влюбленный, Жеглов сказал Мане:
– Плохи твои дела, девочка. Крепко ты вляпалась…
И Маня спокойно, без всякой сердитости сказала:
– Это почему же еще? – И бросила в рот новый кусок сахара и при этом отвернулась слегка, словно стеснялась своей любви к сладкому.
– Браслетик твой, вещицу дорогую, старинную… третьего дня с убитой женщины сняли.
Жеглов встал со стула, прошел к себе за стол и стал с отсутствующим видом разбирать на нем бумажки, и лицо у него было такое, будто он сообщил Маньке, что сейчас дождик во дворе – штука пустяковая и всем известная, – и никакого ответа от нее он не ждет, да и не интересуют его ни в малой мере ее слова.
А я вытащил из ботинка эту поганую проволоку и стал прикручивать бечевкой отрывавшуюся подметку, но и с бечевкой она не держалась. Я показал Жеглову ботинок и сказал:
– Наверное, выкинуть придется. Сапоги возьму на каждый день…
– А ты съезди на склад – тебе по арматурному списку полагается две пары кожаных подметок в год.
– Где склад-то находится?
– На Шелепихе, – сказал Жеглов и объяснил, как туда лучше добраться. – Заодно получишь зимнее обмундирование.
Мы поговорили еще о каких-то пустяках, потом Жеглов встал, потянулся и сказал Маньке:
– Ну, подруга, собирайся, переночуешь до утра в КПЗ, а завтра мы тебя передадим в прокуратуру…
– Это зачем еще? – спросила она, перестав на мгновение сосать сахар.
– Маня, ты ведь в наших делах человек грамотный. Должна понимать, что мы, уголовный розыск, в общем-то пустяками занимаемся. А подрасстрельные дела – об убийствах – расследует прокуратура.
– По-твоему, выходит, что за чей-то барахловый браслет мне подрасстрельную статью? – сообразила Маня.
– А что же тебе за него – талоны на усиленное питание? Угрохали вы человека, теперь пыхтеть всерьез за это придется.
– Не бери на понт, мусор, – неуверенно сказала Маня, и я понял, что Жеглов уже сломал ее.
– Маня, что за ужасные у тебя выражения? – пожал плечами Жеглов. – Я ведь тебе сказал, что это вообще нас не касается. Ты все это в прокуратуре говори – нам до фонаря…
– Как до фонаря?! – возмутилась Маня. – Ты меня что, первый день знаешь? Ты-то знаешь, что я сроду ни с какими мокрушниками дела не имела…
– Знаю, – кивнул Жеглов. – Было. Но время идет – все меняется. А кроме того, я ведь оперативник, а не твой адвокат. Кто тебя знает, может, на самом деле убила ты женщину, а браслетик ее – на руку. Как говорят среди вашего брата, я за тебя мазу держать не стану.
– Да это мне Валька Копченый вчера подарил! – закричала Манька. – Что мне у него, ордер из Ювелирторга спрашивать, что ли? Откуда мне знать, где он браслет взял?..
– Перестань, Маня, это не разговор. Ну, допустим, мог бы я за тебя заступиться. И что я скажу? Маньке Облигации, по ее словам, уголовник Валька Копченый подарил браслет? Ну кто это слушать станет? Сама подумай, пустая болтовня…