– Ну, орел, чего слыхать на белом свете и в его окрестностях?
Не отвечая на его праздный вопрос, я сказал как можно безразличнее:
– Мне с делом работать надо, а ты забрал, не сказавши адреса…
– Что-что? – не понял Жеглов. – Какого адреса?
– Ну, дело уголовное, груздевское… – забормотал я, пытаясь сохранить видимость остатков спокойствия. – На столе у меня лежало…
– Груздевское? На столе лежало? – зловеще переспросил Жеглов и зыркнул на меня острыми своими глазами. – И что? Где оно теперь?
Я развел руками:
– Нету… Я думал, ты взял…
– Да ты что, Шарапов! Соображаешь, что говоришь? Ну-ка, ну-ка… – И он бегом устремился в наш кабинет. – Где, говоришь, лежало – на твоем столе? Когда? – И лицо у него при этом было такое, что меня начала бить крупная дрожь.
– Н-ну… это… когда я письма Соболевской… подруги читал… А потом сразу к ней поехал – дело на столе оставалось…
Глаза Жеглова превратились в узкие щелочки, лицо окаменело. Он сказал негромко:
– Тараскин, возьми людей, перейди с ними в соседний кабинет… а то мы тебе помешаем…
И пока Тараскин собирал бумажки протокола, уводил потерпевшую и девочку, Жеглов тяжело молчал, и молчание это давило меня тысячепудовой глыбой, давило просто невыносимо: чувствовал я – случилось что-то ужасное. И после ухода Тараскина Жеглов еще сколько-то молчал, грузно опустившись на стул, о чем-то сосредоточенно думал, наконец спросил:
– В сейфе смотрел? Нету?
Я покачал головой.
– В кабинете был кто, когда ты уезжал?
– Нет. Я его запер…
– Беги к тете Нюше, уборщице. Ключ только у нее есть…
Я побежал в каптерку, где тетя Нюша неспешно попивала чаек. Но в кабинет она не заходила и, следовательно, ничего про дело знать не знала. Я вернулся к себе. Жеглов по-прежнему сидел за своим столом и зло сопел.
– Куда ж оно могло деться, Глеб? – спросил я с ужасом. Я ведь и не представлял себе, что какая-то вещь может пропасть из запертого кабинета в МУРе!
– Куда могло деться? – прошипел он. – А плакатик около входа в столовую видел?
Видел я этот плакат, он еще в первый день привлек мое внимание: нарисована коричневая кобура с красным шнуром, из нее торчит рукоятка нагана, рядом скрючилась когтистая волосатая лапа, и надпись в два метра: «Товарищ! Береги оружие! К нему тянется рука врага!»
– Видел, – сказал я понуро.
– Дело-то поважнее нагана будет, а?.. Ты когда-нибудь у меня на столе документы видел? Вот так – чтобы меня за столом не было, а дело бы лежало?
Я постарался припомнить: действительно не видел.
– Ты его целиком и в руки-то не брал, – сказал я угрюмо. – Работаем с ним мы – то я, то Пасюк или Тараскин…
– Правильно, – сказал Жеглов. – Ну а с отдельными документами я работаю?
– Работаешь. Ну и что?
– Вот ты, к примеру, прочитал у меня на столе хоть один документ, с которым я работаю?
Я вспомнил уже давно удивившую меня привычку Жеглова: если кто-нибудь подходил к его столу, он незаметно переворачивал бумагу, которую читал в это время, или накрывал ее каким-нибудь другим листом, газетой, пустой папкой. Спрашивать об этом я постеснялся, да и знал с детства, что чужое письмо читать неприлично. Вот он вроде такому неприличию и препятствовал, загораживая документы…
– Нет, не читал, ты их всегда переворачиваешь, – буркнул я, еще не понимая, куда он клонит.
– А вот почему – над этим ты не задумывался? Я тебе объясню. За иную бумажку на моем столе или на твоем – это безразлично – жулик подчас готов полжизни отдать, понял? От вас-то у меня секретов нет и быть не может, сам понимаешь. Но это привычка, железная привычка, отработанная годами, понял? Никогда никакого документа постороннему глазу! – Жеглов поднялся и стал расхаживать по кабинету, потом сказал устало: – А тут целое дело пропало… Боже мой, что же это будет?
Я впал в какое-то отупение. Представлялось мне, как сейчас потащат меня к Свирскому, а потом и к самому начальнику Управления, грозному генерал-лейтенанту Маханькову, вспомнил испуганное, растерянное лицо Соловьева в доме у Верки Модистки, и представил я сейчас себя где-то рядом с ним, на какой-то длинной некрашеной скамье. Словно угадав мои мысли, Жеглов сказал:
– История-то подсудная… Объясни-ка начальству, кто теперь это дело читает? А?
У меня буквально зубы застучали от его вопроса; и не потому, что я начальства боялся, как-то нет этого в характере у меня, а было мне невыразимо стыдно, точно доверили мне пленного караулить, а я заснул и он убежал и чего теперь может натворить – бог весть…
– Что же делать, Глеб? – спросил я и оглянулся на Пасюка и Тараскина, ища в товарищах поддержки; и они по-прежнему смотрели на меня с волнением и сочувствием.
А Жеглов сказал:
– Не знаю я, что делать. Думай… – И вышел, крепко стукнув дверью.
Пасюк спросил:
– Мабуть, ты його с собою возил, когда уезжал к той дамочке?
Я суетливо и совсем уж глупо отстегнул кнопку планшета, куда дело никак не могло поместиться, но все-таки открыл я его и посмотрел, потом снова – в двадцатый раз – стал перебирать сейф, и все, конечно, попусту. Так и стоял я, тупо упершись взглядом в полки сейфа, когда дверь отворилась, по кабинету проскрипели сапоги Жеглова – я этот звук научился отличать уже не глядя – и раздался звучный шлепок о стол. Холодея, я оглянулся: на моем столе лежала знакомая зеленая папка груздевского дела, а рядом стоял Жеглов и осуждающе качал головой. Я бросился к столу, схватил папку, трясущимися руками раскрыл ее – все было на месте!
– Где ты ее нашел, Глеб? – спросил я, заикаясь от волнения.
Жеглов презрительно скривил губы и передразнил:
– Наше-ол… Тоже мне стол находок! Я ее в учетную группу сдавал для регистрации. И заодно тебя, салагу, поучил, как дела на столе бросать…
Совершенно обалдев от всего, что произошло, я стоял посреди кабинета и беспомощно смотрел то на Жеглова, то на Пасюка, то на Тараскина. На лице Тараскина было написано огромное облегчение, Пасюк сморщился, глаза его зло поблескивали, а Жеглов уже широко и добродушно по своему обыкновению ухмылялся. И на смену непроизвольной радости, оттого что нашлось дело, на меня вдруг нахлынуло чувство огромного, небывалого еще в жизни унижения, будто отхлестали меня по щекам прилюдно и плакать не велят. Я задохнулся от злости и пошел на Жеглова:
– Т-ты… скотина… Ты что же это такое надумал? Я, можно сказать, с ума схожу, в петлю лезть в пору, а ты шуточки шутишь!
Жеглов отступил на шаг, вздернул подбородок и сказал:
– Ну-ну, не психуй! Для твоей же пользы, наука будет…