Я пришел к себе, уселся за стол, взял лист бумаги и начал рисовать на нем какие-то бессмысленные фигуры. Сейчас бы в самый раз посоветоваться с кем-нибудь знающим, опытным, умным. Но Жеглов в эти «мерихлюндии» вникать не станет, скажет: «Опять умничаешь, Шарапов, работать надо…» – а Панков, как назло, выехал на два дня в Калугу на какое-то серьезное происшествие…
А может, они втроем там, у Ларисы, чай пили перед убийством? Не похоже, стол явно был накрыт на двоих. Это еще само по себе не доказательство, но все-таки… Скорее всего там были все же двое… И что из этого? Ну да, важно знать, кто там был – Груздев или Фокс? Если Груздев, тогда нет вопросов. И его видел сосед Липатников. А если Фокс? Его никто не видел, но… вещи-то у него – тоже трудно представить, что Груздев забрал вещи и принес их Фоксу… Тьфу, чертовщина какая-то!
Еще раз сначала: какие доказательства вины Груздева? Его намерение завладеть квартирой, получить развод. Впрочем, тут еще надо пораскинуть мозгами – мало ли людей хотят завладеть квартирой или получить развод! Сколько угодно! Но ведь они же не идут убивать ради этого? Дальше. Он отрицает, что был в этот вечер у Ларисы. Как бы я рассуждал на его месте? Да очень просто: раз был там, значит, я и убил. Выходит, лучше отказаться… М-да-а, закруточка… Что дальше? Пистолет «байярд» в Лосинке. Вот тут уж не открутишься. На этом мы, в общем, и стоим сейчас. Что, если даже не сам убил, то потребовал от Фокса, чтобы тот немедленно принес ему пистолет?..
Прямо башка трещит, никак не могу все эти вещи в одну горсть ухватить. Груздев, Лариса, Фокс, Соболевская, чемодан у Верки, ящерица у Маруськи, пистолет в Лосинке… Груздев и Фокс, Груздев и Фокс… Постой-ка, друже, а почему это Груздев и Фокс у нас все время вместе, вроде близнецов неразлучны? А если их разлучить? Ведь Соболевская ясно сказала, что у Фокса с Ларисой было «серьезно». Не зря же Лариса и с работы уволилась, и деньги из сберкассы вдруг взяла? Тогда при чем здесь Груздев?.. Ага, при том, что пистолет-то все-таки у него, против такого факта не попрешь… А если они независимо друг от друга…
На этом мои рассуждения прервались, потому что пришел Жеглов и начал накручивать со страшной силой телефон – это только он один и умел за десять минут позвонить в сто мест и со всеми поговорить исключительно содержательно: «Але, Жеглов звонит. Ну как?.. Ага, жми…», или: «Але, Жеглов… Значитца, так: сегодня не стоит, завтра посмотрим…», или, наконец: «Петюня, от Гордеича привет, к нему забеги, он скажет…». Я хотел поделиться с ним своими сомнениями, но в это время задребезжал мой внутренний телефон – звонили из лаборатории дактилоскопии. Лаборантка сказала канцелярским голосом:
– Передайте капитану Жеглову, что пальцевый отпечаток на бутылке «Кюрдамира» оставлен не Груздевым, не Груздевой, а третьим лицом. Акт можете получить у секретаря отдела… – И положила трубку.
Опять это треклятое третье лицо! Ох, пора бы уж с ним познакомиться! Я хотел передать это миленькое сообщение Жеглову, но снова меня отвлек внутренний телефон:
– ОББ? Дежурный по КПЗ старший лейтенант Фурин. Числящийся за вами арестованный Груздев просится на допрос…
Перешагивая по своему обыкновению через две ступеньки сразу, Жеглов мне крикнул:
– Все, поплыл наш клиент, сейчас каяться будет!
Я молча кивнул, хотя особой уверенности в этом не испытывал. Ну да что загадывать – через минуту узнаем.
Груздева привели в следственный кабинет сразу же. Он угрюмо, не глядя в глаза, поздоровался, опустился на привинченный табурет. Мне стула не было, и, хотя я мог принести его из соседней камеры, я остался на ногах, выглядывая в окно, из которого виднелась внутренность «собачьего дворика» – места для прогулок служебных собак.
Жеглов развалился за следовательским столом, но лицо его было внимательно и сочувственно. Я понял, что он хочет подыграть Груздеву, всячески войти в его положение, не раздражать его победным видом. Но Груздев не обращал на Жеглова ровно никакого внимания, он просто сидел на табурете и тоскливо молчал, бездумно уставившись в верхний переплет окна, сквозь которое виднелись голубой кусочек неба и длинное, похожее на бесконечный железнодорожный состав облако. Жеглов понял, что разговор придется начинать ему – не сидеть же здесь до вечера.
– В молчанку играть будем? – спросил он вежливым голосом.
Груздев пожал плечами, скривив тонкие губы.
– Дежурный доложил, что вы хотите поговорить со мной, – сказал Жеглов терпеливо. – Так, нет?
– С вами или с кем-нибудь еще, мне все равно… – разлепил наконец губы Груздев. – С вами меньше, чем с кем бы то ни было…
– Да почему же, Илья Сергеич? – искренне удивился Глеб. – Чем же я-то лично вам досадил? Ведь вот товарищ Шарапов, например, или следователь – мы ведь одним делом занимаемся!
– Слушайте, бросьте вы это словоблудие! – выкрикнул Груздев и еще передразнил: – Де-елом вы занимаетесь! Не делом, то-то и оно, что не делом – невинного человека в тюрьме держите!
– Во-она, значитца, что-о… – пропел Жеглов. Встал, подошел вплотную к Груздеву. – Я-то думаю – заела человека совесть, решил грех с души снять… А ты опять за старое!
– Вы мне не тыкайте! – яростно закричал Груздев. – Я вас чуть не вдвое старше, и я советский гражданин… Я буду жаловаться!..
– Между прочим, это ведь все равно как обращаться – на ты или на вы, суть не меняется, – сказал Жеглов, возвратился к столу и уперся сапогом в стул. – Какая, в самом деле, разница будущему покойнику?..
Даже у меня дрожь прошла по коже от тихого и вроде ласкового голоса жегловского, а уж у Груздева и вовсе челюсть отвисла, бледный он стал прямо до синевы. Но держится молодцом…
– Кто из нас раньше покойником будет, это мы еще посмотрим, – говорит. – А засим я с вами разговаривать не желаю.
– А я желаю, – улыбнулся Жеглов. – Я желаю услышать рассказ о соучастнике убийства Фоксе. Я желаю между вами соревнование устроить: кто про кого больше и быстрее расскажет. От этого на суде будет зависеть, кто из вас пойдет паровозом, а кто – прицепным вагоном. Понятно излагаю?
Груздев так и впился в него взглядом – видно, что волнуется, но молчит. Потом на меня посмотрел и давит из себя:
– Мне давно, из книжек, конечно, известен прием: один следователь грубый и злой, а другой – контратип. И по психологии допрашиваемый стремится к «доброму», чтобы рассказать то, что собирался скрыть… Тем не менее я вас очень прошу – уйдите, а с ним вот, – тут Груздев на меня указал, – с ним мы поговорим…
Жеглов расхохотался:
– Добро! Шарапов у нас следователь молодой, но настырный. Пусть попрактикуется, не возражаю…
Мне, конечно, комплимент жегловский не понравился: в моем-то возрасте уже не учеником желторотым – мастером пора быть… Но я, конечно, промолчал, а Жеглов сказал уже в дверях:
– Спасти свою шкуру можно только чистосердечным признанием и глубоким раскаянием. Как говорится, зуб за зуб, ребро за ребро, а печенка за селезенку… Про Фокса надо все рассказать… пока не поздно… – Захлопнул тяжелую, с «волчком», дверь, и долго еще слышался его смех под аккомпанемент сапожного скрипа, и я почему-то подумал, что Глеб хоть и не «тыкал» больше Груздеву, но и на вы ухитрился к нему ни разу не обратиться. Я сел за стол и сказал попросту: