Штурм продолжался с настойчивостью, достойной лучшего применения: монголы старательно пытались вскарабкаться на заледенелый вал, вполне закономерно скатываясь обратно. Кое-где глиняные люди колотили вал тяжелыми дубинками — но тоже без видимого эффекта. Керносы носились на удалении метров пятидесяти, что-то громко попискивая. В них стреляли из луков — но при Олеге попасть в цель никому из защитников не удалось.
— Ерунда, — с облегчением перевел он дух. — Таким макаром им города и за год не взять.
— Им-то не взять, — зло покосился на него ближний ратник. — Да и нам наружу не выйти. Месяца через два с голоду пухнуть начнем. Тоже мне, умник выискался…
Воин презрительно сплюнул ведуну под ноги и натянул лук, выцеливая шустрого керноса на той стороне оврага. Середин спорить не стал, спустился вниз.
— Пойдем! — моментально схватила его за руку Заряна. — Пойдем скорее!
Девушка поволокла его в сторону детинца, потом повернула в какую-то улочку, перешла на бег, минуя узкие дворики с запертыми дощатыми воротами, повернула еще раз, но уже к оборонительному валу, остановилась перед двухэтажной избой с заставленными слюдой окнами, заколотила кулаками в калитку рядом с воротами.
— Кто там такой? — донесся встревоженный женский голос.
Во дворе послышались шаги, хлопнула щеколда. Калитка отворилась, и на улицу выглянула женщина лет сорока в светлой косынке с наброшенным поверх коричневым пуховым платком.
Невольница, внезапно утратив дар речи, тяжело задышала. Женщина, охнув, закрыла ладонью рот. С минуту они смотрели друг на друга, не веря своим глазам, потом хозяйка сделала маленький шажок вперед, разводя руки:
— Зарянушка моя, ясная…
— Мама!
Олег смущенно отвернулся и принялся отпускать лошадям подпруги.
Природа решила сделать подарок и устроила Гороховцу что-то вроде оттепели. С чистого, словно свежевымытого неба в землю ударили яркие лучи, и если белый снег еще как-то мог противостоять этому напору, то темные бревенчатые стены, некрашеные заборы, утоптанные до черноты улицы задышали жаром. Олег даже не стал надевать шапку и налатник, выходя из дома — только меховые штаны, которые в любом случае были удобнее узких брюк, и косуху поверх синей шелковой рубахи. За несколько минут он дошел до ближней стены, поднялся наверх по старательно вычищенным ступеням. Остановился у тына, разглядывая поверх частокола ровный ряд монголов, что выстроились в нескольких сотнях метров. Потом доверительно наклонился к рыжеволосому горожанину средних лет, с седой бородой и карими глазами, вышедшему на стену в коротком суконном полукафтане, с тяжелым, широким, но коротким мечом на боку и рогатиной в руках:
— Что, так и стоят все время?
— Да нет, — пожал тот плечами. — Так постоят день-другой, опосля как ринутся скопом на стены. Ну, поскрябаются по льду-то, да назад и уйдут. Пока зима, не заберутся. А вот как лед сходить начнет, тогда беда. До тына взберутся, а железо их, сказывают, не берет.
— И давно они сюда собрались?
— А то ты не знаешь? — Ратник повернулся, прищурился: — Ай, никак, ты и есть тот молодец, что дочку гордеевскую из полона болгарского привел?
— Вогульского, — поправил Олег.
— Значит, он, — обрадовался горожанин. — Мужики, он это! А правду ли Заряна сказывала, ты един целую рать степняков поганых порубал, все стойбища заколдовал, нежить поганую взглядом в бегство поворотил… Ну, и еще чегой-то там заделал?
— Не рать, а только одного, — вздохнул Олег. — И не порубил, а только ребра слегка поломал. Нашли кому — бабе верить!
— А то, что ты хана тамошнего заворожил и он тебя тут же владыкой своим признал, Заряну отдал и два кошелька впридачу?
— Ага, счас, — кивнул ведун. — Как раз наоборот. Степняк этот у меня две гривны серебром на спор выиграл. От того на радостях девицу и подарил, да еще бунчук свой дал, дабы узнавать издалека. Еще на что-нибудь поспорить, наверно, хочет.
Подошедшие ближе ратники облегченно рассмеялись.
— А правду сказывают…
— Ты мне скажи наконец, когда к вам притащились под стены эти уроды?
— Та месяц уже стоят, — небрежно отмахнулся горожанин. — А правду ли сказывают, ты у речного склона всю нежить разогнал, как явился?
— Конем двоих сбил, когда к воротам улепетывал, — отмахнулся ведун. — Скажи-ка, перед приходом нежити гости странные к вам в город не наведывались?
— А правду сказывают, ты Болгарию един с мечом в руке от края и до края прошел?
— Я, что, похож на дурака — в такой колотун полмесяца меча из руки не вынимать? — огрызнулся Олег, вызвав новый взрыв хохота. — Сам попробуй погуляй.
Поняв, что расспросить защитников города толком не удастся, Середин развернулся, спустился вниз, на проулок меж дворами, и пошагал обратно в дом шорника.
Заряна с какой-то подружкой перехватила его на улице, приложила к груди какую-то бархатную тряпицу, расшитую золотой нитью, бисером и украшенную несколькими жемчужинами.
— Вот, сокол мой, смотри, как хорошо ложится. Сюда пришьем, красиво смотреться будет. А то все черное и черное.
— Нет! — категорически выступил на защиту косухи Середин. — Никаких вошв, никаких заплаток! Я бродяга, а не купчишка какой-то, мне все эти украшательства ни к чему.
— Ну, нехорошо ведь, родненький, — засеменила рядом девушка. — Прямо волхв, а не воин… Ой, соколик, совсем запамятовала… Млада, миленушка моя, подруга. С деревни Рябинницкой в град наш зашла и застряла…
— Ну и что? — не понял Олег, какое это имеет к нему отношение, но шаг замедлил.
— Молодец у нее есть в деревне, зазнобушка. Рядом живет, да нос воротит. Ты ведь дело-то колдовское знаешь, милый мой. Помог бы девахе…
— Не могу я без миленочка, — всхлипнула, протискиваясь вперед, пухлая розовощекая девица в темном платье, снизу обремененном несколькими юбками, а сверху утепленном душегрейкой без рукавов. Волосы закрывал серый шерстяной платок с зеленым набивным рисунком. — Как вспомню — сердце щемит, места не нахожу. Прям хоть руки накладывай. А как в дом родимый вертаюсь, милого вижу — так еще больнее. Ходит рядом да нос воротит, как и нет меня вовсе…
Девица с ходу попыталась всучить Олегу корзинку, в которой лежал гусь с завернутой под крыло головой и несколько яиц под хвостом. Ведун спрятал руки за спину, но тут опять подала голос Заряна:
— Помоги, желанный мой, подруженьке. Разве тебе труда стоит? Спаси от слез глазки ее ясные. Который год мается, места не находит.
— Ладно, — сломался Середин. — Пусть собственноручно сыто приготовит да после первых сумерек приходит. Приворожу ее хахаля, пусть любятся.
— Угу, Млада, давай. — Заряна хозяйственно прибрала у подружки корзину и заторопилась вслед за ведуном. — Милый мой, может, пояс тебе знатный справим? Как ты все с потертым ходишь? Нехорошо…