Поначалу Дубровский лишь прислушивался к взволнованным, сбивчивым пояснениям женщины, но, когда закончил проверять списки, отыскал и ее фамилию. Посмотрел год рождения — 1921-й. Ей, как и ему, было всего двадцать два года. И столько мольбы слышалось в ее голосе, столько невысказанной тоски было в голубых заплаканных глазах, что Дубровский решил за нее вступиться. Он подошел к дежурному и через стойку спросил у женщины:
— Как ваше имя?
— Алевтина! — всхлипывая, ответила та.
— Такая красивая — и плачете. Слезы портят лицо. У вас появятся морщинки.
— А что же мне делать? Не могу же я бросить ребенка на старенькую маму! Неужели это так трудно понять?
— Где вы работаете?
— Я не работаю…
— Вот видите, поэтому вы и оказались в списке.
— Но на работу не так просто устроиться. Помогите мне, и я буду работать.
— А вы мне нравитесь. Я бы за вами даже поухаживал, — сказал Дубровский нарочито громко, чтобы дежурный тоже его услышал.
— Сначала помогите мне остаться в Кадиевке, а уж потом и ухаживайте, — отмахиваясь от Дубровского, проговорила Алевтина. Но в ее душе появилась маленькая надежда.
И Дубровский решился.
— Ну что ж, попробуем вместе попросить дежурного. — И, обернувшись к нему, добавил: — Пожалуйста, выполните мою личную просьбу. Вычеркните эту женщину из списка. Я сам позабочусь о ее устройстве на работу…
— Да, но без заведующего биржей труда…
— Если он спросит, скажите ему, что я так распорядился. Мне очень нравится эта женщина.
Дежурный понимающе кивнул. Спорить с личным переводчиком самого Рунцхаймера было бессмысленно и глупо. Он взял список, обмакнул ручку в чернильницу и провел жирную черту по строчке. Судьба Алевтины Кривцовой была решена.
— Большое спасибо! — сказал Дубровский. — Я доложу господину Рунцхаймеру, что списки подготовленных к отправке в полном порядке. О дне подачи эшелона вам будет сообщено дополнительно.
Попрощавшись с дежурным, Дубровский поманил Алевтину пальцем и направился к выходу. На улицу они вышли вместе.
— Ой! Я вам так благодарна. Вы даже представить себе не можете, что вы для меня сделали.
— Это представить не трудно. Гораздо труднее будет объяснить моему начальнику, если он у меня спросит, зачем я это сделал.
Алевтина потупила взор, а потом быстро спросила:
— И у вас действительно могут быть неприятности?
— Это зависит от вас.
— Простите, но я не понимаю…
— Видите ли, я могу объяснить своему шефу, что вы мне просто понравились. К тому же вы действительно мне понравились. Он у нас настоящий мужчина и должен понять. Но для того чтобы это выглядело правдоподобно, вы должны встретиться со мной сегодня вечером.
Алевтина бросила на Дубровского недоверчивый взгляд.
— Нет, нет. Не пугайтесь. Мы погуляем с вами по городу, вот и все.
— Хорошо. Я согласна. А где мы встретимся?
— У входа в городской парк. Я кончаю работу в пять часов. Если даже и задержусь немного, то к семи наверняка успею. В семь часов. Устраивает это время?
— Да. Но в девять уже начинается комендантский час.
— Ничего. Вы со мной, а я вас провожу домой в любое время.
Алевтина изучающе посмотрела на Дубровского. Взгляды их встретились.
— Скажите, вы немец? — неожиданно спросила она.
— Нет, я белорус.
— А почему же на вас эта форма?
— Служба такая…
— Значит, вам все можно?
— Так же, как и вам.
— Ну, нет. Мне почти ничего нельзя. Да вот хотя бы… Взгляните…
Они шли по центральной улице. Вдруг Алевтина остановилась возле щита с афишами, на котором рядом с рекламой кинофильма «Симфония одной жизни» пестрели листки с приказами и постановлениями немецких властей.
— Здесь приказ номер четыре, он запрещает пользоваться множительными аппаратами. А я машинистка, значит, дома не могу работать. А это приказ номер три. По нему меня могут покарать за недоносительство германским властям о враждебной деятельности моих земляков. Есть и распоряжение пятьсот двадцать, запрещающее пользоваться источниками света после определенного часа. А приказ номер два запрещает мне слушать советские радиопередачи. Тут и еще более десятка других…
— Вы так смело высказываете недовольство по поводу немецких приказов, что вас могут повесить на первом попавшемся фонаре.
— А станет ли светлее, если меня повесят на фонаре?
Теперь улыбнулся Дубровский.
— Однако вы смелее, чем я предполагал. Вас даже не смущает моя форма.
— Я просто чувствую, что вы хороший, добрый человек. К тому же, как вы сказали, я вам нравлюсь.
— Тогда расскажите мне чуточку о себе.
— Вы интересуетесь моей биографией, не сказав даже, как вас зовут.
— Извините, пожалуйста, просто заговорился. Меня зовут Леонид, Леонид Дубровский.
— Еще раз благодарю вас, Леонид, за то, что вы мне так помогли сегодня. А о себе, если позволите, я расскажу вечером. Сейчас я тороплюсь к подруге. Она обещала мне привезти немного продуктов из деревни.
— Ладно, согласен. Значит, в семь у входа в парк.
…А вечером она без утайки рассказала Дубровскому, что муж ее служит в Красной Армии, что сама она с приближением фронта эвакуировалась из Кадиевки на Северный Кавказ, жила с матерью и грудным ребенком в Пятигорске. Но вскоре и туда пришли немцы. Жить у чужих людей, вдали от своего дома, было сложно и дорого, поэтому они с матерью решили вернуться назад, в Кадиевку. Шли пешком через Армавир, Краснодар, Ростов. Ребенка по очереди несли на руках. В пути девочка заболела, думали, что не выживет. Но, к счастью, все обошлось. А теперь вот новая беда- чуть было не отправили в Германию.
— Я бы не перенесла разлуки с дочкой. Наложила бы на себя руки, — с дрожью в голосе призналась Алевтина.
Они долго бродили по аллеям парка. Леонид рассказал Алевтине, как попал в плен, как согласился работать у немцев переводчиком.
Когда стемнело, Дубровский пошел провожать Алевтину. Было еще не слишком поздно, и она пригласила его зайти в дом. Леонид, отвыкший от домашнего уюта, с удовольствием просидел у Али до полуночи. С тех пор он еще дважды встречался с ней и с каждым разом все больше убеждался, что ей можно верить.
И сейчас, перебирая в памяти знакомых, намечая наиболее подходящую кандидатуру для связи с Пятеркиным, он окончательно остановил свой выбор на Алевтине Кривцовой. «Надо только пропуск для нее достать. Но это не проблема. В русской вспомогательной полиции раздобуду, — решил Дубровский. — А донесение у нее же дома и напишу. Постой-ка, постой-ка! А могу ли я отправить Пятеркина с донесением, не повидавшись с ним лично? Быть может, он пришел с каким-нибудь новым указанием от Потапова? А что, если поручить Алевтине привести мальчонку в Кадиевку? На день-два он может остановиться у нее. Сегодня же вечером пойду к Алевтине и договорюсь с ней обо всем».