По дороге к Алевтине Кривцовой Дубровский думал о встрече с Виктором Пятеркиным, он жаждал услышать от него вести с той стороны. Но всякий раз, когда перед его мысленным взором возникал образ Пятеркина, вслед за ним нескончаемой чередой проплывали искаженные страхом и ненавистью лица мальчишек и девчонок из Первомайки. И он поклялся, что при первой же возможности отомстит Рунцхаймеру за их гибель.
На стук дверь отворила Алевтина. По ее лицу Дубровский сразу понял, что Виктор Пятеркин здесь. Не успел он переступить порог комнаты, как Виктор вскочил со стула и, раскинув руки, бросился к нему в объятия. Дубровский не ожидал такого порыва и растерянно гладил его вихрастые волосы.
— Как дошли? — спросил он Алевтину, взволнованно наблюдавшую эту сцену.
— За день управились. Мы еще вчера вечером тебя ждали.
— Не мог я вчера.
— А почему так долго не сообщали о себе Самарским? — спросил Виктор, высвободившись из объятий друга. — Я чуть назад не ушел. Думал, тебя уже нет…
Дубровский приложил к губам указательный палец.
— Леонид, а ты маму не встретил? Она там с дочкой гуляет возле дома.
— Нет, не видел.
— Ладно, вы тут поболтайте, а я к ним схожу, — сказала Алевтина, выходя из комнаты.
— Ну, рассказывай, брат, как там дела? — Дубровский усадил Виктора на стул и сам примостился рядом.
— Мне Самарские рассказали, как вас арестовывали. Я думал, что ждать уже нечего. Хотел обратно идти. А тут ваше письмо подоспело.
— Молодец, Виктор! Молодец, парень! Ты даже представить себе не можешь, как я рад, что ты здесь.
— Дядя Леня, а вы в самом деле теперь у немцев работаете?
— Да! Только грош цена всей моей работе, если ты не будешь ко мне приходить.
— А я буду, я буду, вы не сомневайтесь. Тут одного лейтенанта к вам посылали, так он не прошел, погиб. А я могу, я по-быстрому.
— Вот и молодец. Сегодня переночуешь здесь, а завтра пойдешь обратно к Владимиру Ивановичу. Только будь осторожен. Под пулю не попади. Очень важные сведения понесешь.
— Я постараюсь. Я по-тихому.
— На словах передашь Владимиру Ивановичу, что я работаю по заданию — во внешней команде ГФП-721. Не перепутаешь?
— А что такое ГФП-721?
— Это тайная полевая полиция 6-й немецкой армии.
— Так эту же армию под Сталинградом разбили и в плен взяли. И командующий ихний, Паулюс, тоже у нас в плену.
— Все верно, Виктор. Но гитлеровцы вновь сформировали армию и дали ей тот же номер. Вот и получилась новая шестая армия. Ясно?
— Понятно. Передам.
— Это как раз можешь не передавать. Об этом Владимир Иванович и без нас знает. А вот что я работаю переводчиком в тайной полевой полиции ГФП-721, передай обязательно. Номер не забудь, а буквы легко запомнить: Галина, Федор, Пелагея.
— Не-е. Имена попутать могу. Лучше Гоголь, Фадеев, Пушкин.
— А Фадеева откуда знаешь?
— Книжку его в школе читали, «Разгром» называется.
— Хорошо! Пусть будет по-твоему — Гоголь, Фадеев, Пушкин. В записке, которую я с тобой передам, ничего особенного, кроме адресов и фамилий, не будет. Зашьем ее, как ту.
— Я же в одной рубашке.
— А пистолет где носишь?
— И пистолета больше нету. Владимир Иванович сказал, что для связного пистолет — лишняя морока. С пистолетом попадусь — погибнуть могу, а так что с меня взять?
— И то верно. Тогда записку в ботинок, под стельку, спрячем. Сейчас земля сухая — не промокнет. Ты пока посиди тихо, а я напишу.
Дубровский достал из кармана блокнот, вырвал из середины двойной листочек и принялся писать.
«1. Светлана Попова. Блондинка. Волосы длинные, до плеч. Глаза голубые. Зубы ровные, белые. Большой лоб. Нос римский, с горбинкой. Рост средний. Полногрудая. Красивая. 22–24 года. Недавно была в Миллерово. Работала в тылу армии. Скоро опять будет у вас. Нем. командование возлагает на нее большие надежды. Необходимо обезвредить.
2. Хохлов Иван Григ. 1909 г. р., прож.: Краснополье, Тельмана, 4. Систематически использ. как агент в других нас. пунктах. Предал парт. орг. под руководств, капитана Руднева. Приметы: рябой, голуб, глаза. Заикается при нач. разговора.
3 В Серго работ. партиз. группа под рук. Кононенко. Сожгли маслозавод. Взорвали водокачку. Обстрел, нем. автомашины. Организация была нами скрыта, несмотря на донесение о ней. Донес Крючкин Гаврила. Хромой. Брат бывшего нач. отдела народного питания Серго. После предупреждения согласился молчать об организ.».
Дубровский усмехнулся, вспомнив, как утром принимал Крючкина в городской полиции. Тот пришел точно в назначенное время и, скрывая чуть заметную хромоту, подошел к столу, за которым сидел Дубровский.
— Разрешите присесть?
— Садитесь.
— Спасибо. — Он опустился на стул.
— А теперь нате бумагу и пишите расписку, что вы нигде и ни одним словом не обмолвитесь о партизанской организации Кононенко. В противном случае мы будем вынуждены вас расстрелять…
— За что же меня расстреливать?
— Пока не за что. А если будете болтать лишнее — расстреляем. Эта партизанская организация создана для выявления настоящих бандитов. Вы правильно сделали, что доложили о ней мне, но впредь придержите язык за зубами. Никому ни звука, иначе лишитесь головы. Ясно?
— Да куда уж яснее. А я ведь из самых благих намерений… Я что услышал — и сразу к вам.
— За это мы вас благодарим. Прошу вас зайти ко мне в следующий вторник.
— Куда уж теперь! — Крючкин испуганно отмахнулся и принялся писать расписку.
Эта расписка лежала теперь у Дубровского в заднем кармане брюк. «Надо не забыть ее уничтожить», — подумал он, продолжая составлять донесение.
«4. Див. «Мертвая голова» и «Викинг» перебрасыв. на север в район Харькова.
5. Демидов Георг. 1925 г. р., живет на шахте «Иван», в Макеевке, предал Партизанск, орг. Клейстера. Отец Демидова был расстрелян немцами как коммунист-партизан».
Дубровский все продолжал писать, а Виктор Пятеркин терпеливо сидел рядом, восхищенно поглядывая на него.
В комнату вошла Алевтина.
— Ну, наговорились? Отвели душу? — спросила она.
— К сожалению, еще нет. Ты нас извини… И если можно, погуляй еще минут десять, — попросил Дубровский.
— Хорошо! Только учти, на дворе уже сумерки. Правда, дочка спит у мамы на руках, но надо бы ее в постель укладывать.
— Все понял. Всего десять минут.
Алевтина вышла, а Дубровский вновь стал писать.
— Вот, кажется, и все! — сказал он Пятеркину, сворачивая исписанный листок. — Снимай ботинок.