Сухопарый, длинноногий Тео Кернер, стоявший рядом с полицайкомиссаром Майснером, сделал шаг вперед и, развернув свернутые в трубочку листы бумаги, начал выкликать фамилии и названия улиц.
Леонид Дубровский стоял в строю и, ожидая, когда Тео Кернер назовет его фамилию, думал о том, что сегодня вечером ему не удастся навестить Валентину Безрукову. По опыту работы в ГФП он уже знал, что после подобных облав допросы задержанных затягиваются обычно далеко за полночь.
Однако, сверх ожидания, в этот день в тайную полевую полицию доставили всего лишь восемь пойманных дезертиров германской армии, которых немцы предпочитали допрашивать без участия переводчиков. А около сорока местных жителей, прихваченных для выяснения личности, были отправлены по приказу полицайкомиссара Майснера в русскую вспомогательную полицию, где их поджидали свои следователи. Поэтому после облавы всю вторую половину дня Дубровский провел на бирже труда, выверяя последние списки подготовленных к отправке в Германию людей. А вечером, переодевшись в гражданский костюм, он отправился к Валентине Безруковой. По дороге он купил три больших алых гладиолуса. «Салют в честь освобождения Харькова!» — пронеслось у него в сознании. На душе потеплело от этой мысли. Он взял цветы и понес их, как знамя, в почти вытянутой руке.
— Это тебе, Валюта! — сказал он, улыбаясь, как только переступил порог ее комнаты.
— Ой какие огромные! — воскликнула она, принимая букет из его рук. — Спасибо, Леонид! Я таких никогда не видела. Садись, будем ужинать. У меня есть помидоры, есть соль. Жалко, хлеба нет.
— Я уже поел. А ты ужинай. Вот что я прихватил с собой! — Он достал из кармана баночку французских сардин и положил на стол.
— А можно, я их оставлю до Ленкиного прихода? Она ведь тоже голодная. Глядишь, и хлеб принесет.
— Конечно, можно, глупенькая. Скажи, а как она себя чувствует?
— По Ивану скучает. Волнуется за него. Ты думаешь, он дошел?
— Наверно, дошел.
Валентина убрала банку сардин в ящик комода, достала оттуда же помидоры и присела за стол против Дубровского.
— Валюта, ты ешь, а я, пока Лены нет, запишу кое-что.
Валентина молча кивнула. Дубровский достал из кармана листок бумаги, ручку и, задумавшись на мгновение, принялся писать.
Елена пришла домой, когда Дубровский и Валентина уже пили чай.
— А наши Харьков освободили! — сказала она с порога.
— А мы уже знаем! — ответила в тон ей Валентина. — Садись чай с нами пить. Ты хлеб принесла?
— Да, немножко.
— Давай его сюда. Леонид сардины принес. Сейчас попробуем.
Валентина подбежала к комоду, извлекла из ящика баночку и, вернувшись к столу, протянула сардины Дубровскому:
— На! Открой чем-нибудь.
Леонид не торопясь достал из кармана брюк большой перочинный нож и аккуратно вскрыл банку. Елена уже нарезала хлеб.
— Нате, пируйте, девочки, — сказал он.
— Представляю, как там наши сейчас радуются. В Москве, наверно, салют был, — сказала Валентина.
Елена глубоко вздохнула.
— Интересно, где Иван об этом узнал? На той стороне или еще на этой?
— Думаю, что на той, — успокоил ее Дубровский. — Уже больше двух недель прошло. И знаешь, вовремя он ушел. Ведь немцы почти всех военнопленных, которые на свободе работали, в добровольческие батальоны сгребли. Неминуемо и он бы туда угодил.
— Это я понимаю. И все же боязно за него.
— Живы будем — не помрем, — пошутил Дубровский. Посерьезнев, добавил: — А Иван с головой. Неужто не перемахнул через фронт? Там он теперь. О нас беспокоится.
— Хорошо бы… — с надеждой вымолвила Елена. Вскоре Дубровский распрощался с подругами и ушел.
…Кроме Потемкина он с удивлением увидел за столом в своей комнате и Георга Вебера.
— А вот и Леонид пришел. Садись выпей с нами, — предложил тот.
— Долго же тебя не отпускала твоя дама, — с издевкой сказал Потемкин.
— Не так уж и долго. Сейчас только половина одиннадцатого. — Дубровский придвинул к столу маленькую скамейку и присел на нее. Перед ним оказалась плоская тарелка, заваленная окурками. На столе возвышались две начатые бутылки шнапса. На клочке газеты лежали толстые ломтики сала, огурцы и куски серого хлеба.
— Откуда такое богатство? — удивился Дубровский.
— Если не хочешь услышать ложь, никогда не спрашивай. Жди, пока скажут, — ответил Георг Вебер. — Лучше выпей. На вот стакан. Из него Макс Борог пил.
— А где он?
— Сейчас не знаю. Полчаса назад заходил. Тебя спрашивал. Посидел с нами немного и ушел.
Георг Вебер налил в стаканы прозрачную жидкость, поставил бутылку.
— По какому поводу будем пить? — спросил он.
— А бог его знает! Давайте за жизнь, — сказал Потемкин, поднимая свой стакан.
— Нет, это банально. Хотя на войне и существенно, — ответил Георг Вебер. — Давайте выпьем за фюрера. За великого фюрера великой Германии.
Все встали, со звоном сдвинули стаканы и, не поморщившись, выпили шнапс до дна. Первым опустился на стул Георг Вебер. За ним присели и остальные. Все-таки Вебер был чистокровным немцем, и русским переводчикам не пристало садиться раньше него.
Молча съели по кусочку сала. Дубровского подмывало спросить, не слышал ли кто сообщения из главной квартиры фюрера. Но, поразмыслив, он решил подождать.
Потемкин первым нарушил молчание.
— Сегодня вечером девку одну доставили с биржи труда. Она, стерва, бланки для бандитов крала. Освобождала кого хотела от поездки в Германию.
Дубровский насторожился.
— А какая она из себя?
— Да так. Девка как девка. Ничего примечательного. Тебе-то что?
— Я там почти всех знаю. Ходил туда частенько по поручению шефа. Интересно, кто из них занимался такими делами?…
— Завтра выяснишь, Леонид, — вмешался в разговор Георг Вебер. — Алекс тоже ничего не знает. А я знаю.
— Что ты знаешь?
— Знаю, что ее фамилия Чистюхина. По документам знаю.
Дубровский не шелохнулся. Но сердце забилось чаще.
«Неужели Ольга? А как она себя поведет? Будет молчать или проговорится? Что предпринять? Главное, спокойствие. Возьми себя в руки и не показывай вида, что тебя это взволновало». Чтобы разрядить обстановку, спросил:
— А какие вести с фронта?
— Я видел сводку для завтрашних местных газет, — сказал Георг Вебер. — Из главной квартиры фюрера сообщили, что продолжается выравнивание линии фронта. А от Харькова осталось одно географическое понятие. Как сообщает германское информационное бюро, советские войска заняли необитаемый город. Там полностью все разрушено. В Харькове русские не найдут ни одной фабрики, ни одного завода. Все жилые дома стоят без крыш. Таким образом, господа, можете себе представить, что это за город. Фюрер приказал применять тактику выжженной земли. Я-то знаю, что эте значит.