После совещания Ушияк и Мурзин долго бродили по сосновому лесу. Ян Ушияк с любовью рассказывал новому другу о своей родине, о людях, которые ждут их далеко за Карпатами.
Мурзин не предполагал тогда, что судьба надолго свяжет его с этим добрым, обаятельным человеком.
…Вспоминая подробности недавнего прошлого, капитан время от времени поглядывал в иллюминатор. Неожиданно на темном фоне земли сверкнули ослепительные вспышки. Разноцветными гусеницами поползли ленты трассирующих пуль. Но по-прежнему ровно урчали моторы. Самолет приближался к линии фронта.
Уже не один раз перелетал Даян Мурзин через этот огненный вал. Бывало, щупальца прожекторов освещали кабину, словно вспышки магния, осколки зенитных снарядов барабанной дробью стучали в металлическую обшивку самолета. Но в этом грохочущем клубке молниеносных событий, где от жизни до смерти – одно мгновение, он обычно чувствовал себя настороженно, собранно, но спокойно. Его всегда больше пугала тишина – ожидание чего-то непредвиденного и потому страшного.
Слух уже привык к ровному рокоту моторов и не воспринимал его. А там, за этим рокотом, и притаилась в ночи пугающая тишина. И потому гулко забилось сердце, тошнотворный комок подкатил к горлу. Но он улыбнулся, вспомнив поговорку, слышанную от летчиков: «Кому суждено быть сбитым, тому никогда не быть повешенным».
Самолет тряхнуло, небо разорвалось огненными вспышками. Будто красные мячики начали лопаться за бортом разрывы зениток. Линия фронта!
И как ни странно, Мурзин сразу почувствовал облегчение, те самые собранность и спокойствие, которые всегда приходили к нему, когда опасность подходила вплотную. «Раз не попали с первого раза, – значит, самое страшное уже позади».
В противозенитном маневре летчики швыряли самолет из стороны в сторону. Сверкающие зарницы разрывов вспыхивали то с правого, то с левого борта, освещая напряженные лица людей в кабине самолета. Эта пляска смерти продолжалась не более одной минуты, И разом погас огненный фейерверк, смолкли разрывы. Самолет выровнялся, и снова стало слышно ровное гудение его моторов. Искрившаяся линия фронта медленно таяла за хвостом самолета, растворяясь в ночи.
Десантники оживились. К Мурзину подсел Павел Куделя.
– Даян Баянович! Все же, когда под Одессу прыгали, легче было. Родная земля рядом. А в этот раз даже и представить себе не могу, как нас люди встретят. Хоть бы язык их знать, а то ведь на пальцах объясняться придется.
– Чему ж тебя целых два месяца учили?
– Да разве за это время его постигнешь?
– Ничего. Надо будет, и на пальцах поговорим. Слово «судруг» знаешь?
– Как не знать. «Товарищ» по-нашему.
– Вот этим словом и будем орудовать, если Ян Ушияк со своей группой нас не встретит… Только беспокоиться нечего. Я этих летчиков знаю, ребята хорошие. Они и группу Ушияка вчера выбрасывали. К тому же и Величко со своим отрядом где-то в том же районе действует.
– Так я особо не беспокоюсь. С вами я куда хошь сигану. Мне просто интересно. Про Чехословакию я только в учебниках по географии читал, ну и вот, пока учились, от Ушияка, да от других кое-что слышал… А сегодня сам погляжу… Чудно.
Куделя умолк, а Мурзин задумался. Его тоже одолевали сомнения. Страна чужая. Что он знает о ней? Местность незнакомая. Да и народ неизвестно чем дышит. Правда, Ушияк уверял, что словаки и чехи ненавидят фашистов. Мечтают скорее освободить свою землю. С надеждой ожидают Советскую Армию…
Ушияка проводили прошлой ночью. Перед вылетом расцеловались, будто знали друг друга всю жизнь. А пробыли вместе всего-то два месяца, но за это время сдружились крепко.
Перед самым выпуском начальник школы зачитал приказ. Ян Ушияк назначался командиром партизанского отряда, а Даян Мурзин – начальником штаба и одновременно, как имеющий большой опыт партизанской войны, советником командира.
Ян Ушияк улетел во главе первой группы отряда. А уже утром сообщил по радио, что приземлились благополучно, готов принять и вторую группу, которую возглавлял капитан Мурзин. Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше, но Мурзин нервничал. Нет, внешне он казался спокойным. Не показывал виду. А в душе было тревожно: «Выйдут ли летчики точно в намеченный район? Заметят ли зажженные на земле костры? Обеспечил ли Ян Ушияк надежную охрану площадки, где должны приземляться десантники?»
И вновь его мысли прервал спокойный голос Кудели:
– Товарищ капитан! Интересно, о чем сейчас Гитлер думает?!
– Думает, как бы нам всем шею свернуть, – улыбнулся Мурзин,
– Так и мы о том же самом думаем. Как бы ему, окаянному, на шею петлю надеть. Ничего, теперь ждать недолго. Ныне не сорок первый год. До Берлина совсем уже мало осталось.
– Эх какой ты быстрый! – Мурзин, расстегнул кожаный шлем, вытер ладонью разгоряченные щеки. – Чем ближе к Берлину, тем тяжелее будет. Немец еще силен. И пока сломим Гитлеру шею, реки крови пролить придется…
Из пилотской кабины вышел штурман. Подойдя к Мурзину, он наклонился к нему и, стараясь перекричать шум моторов, сказал:
– Товарищ капитан! Через тридцать минут должны быть в точке высадки. Погода хорошая. Ветер всего три метра в секунду. Так что особого сноса не будет. Только предупредите людей, чтобы сразу кольцо не рвали. А то три дня назад у нас такую кутерьму на аэродроме устроили – цирк, да и только…
– А что случилось?
– Вспоминать смешно, а могло закончиться катастрофой. – Куделя подвинулся, уступая место штурману. Тот присел на скамейку возле Мурзина и продолжал: – Высаживали мы одну группу в Чехословакии. В намеченный район вышли точно. Открыл я дверцу, подал команду прыгать. Десантники все до одного покинули самолет. Закрыл я дверь, захожу в пилотскую кабину, а командир корабля спрашивает: «Что там случилось? Управлять тяжело стало. Вроде на рулях кто повис». Ничего, говорю, не случилось. Все десантировались по моей команде… А сам припоминаю, что вроде бы один еще в дверях за кольцо дернул. Я даже видел, как его купол распускаться начал. Тут второй летчик и говорит: «Держи, командир, штурвал крепче. Я, говорит, пойду через турельный колпак стрелка загляну на хвост». И пошел. Возвращается через минуту. Взволнованный. И докладывает первому: «Товарищ командир! У нас один десантник за хвостом болтается». Выскочил я к турели и вижу: белый купол на руле глубины, а человека в темноте не разглядеть. Жив ли он, нет ли, понять невозможно. Развернулись мы блинчиком на обратный курс. Потопали потихоньку до дому. Командир корабля в штурвал вцепился, на лбу пот выступил. Летим молча и каждый о том человеке думает. Живой он или мертвый?
Когда фронт перелетели, светать начало. Видим, за хвостом на стропах человека треплет. И помочь ему нечем. А может, он уже и в помощи не нуждается. Мы-то не знаем, выжил он или нет. Сообщили на аэродром о происшествии. Запрашиваем, что делать? Долго ответа ждали. Только когда к аэродрому приблизились, видим, на посадочной полосе, у самого ее начала, три «виллиса» открытых в ряд стоят и на каждом люди. Тут и команда по радио поступила: приказывают снизиться и на самой малой скорости пролететь над посадочной полосой, да так низко, чтоб с этих машин человека могли бы снять…