— Завтра в шесть утра вы отправляетесь в Финляндию.
Поезд заметно сбавил скорость и вскоре остановился. Жидкий утренний свет сочился в щели нашего вагона. В нем было трудно различить фигуры солдат, спавших на застеленном соломой полу. В полусне мне вспоминаются эпизоды нашего путешествия на север. На закате первого дня мы добрались до Вены. Я никогда там не был, однако название этого города навевает образы прекрасных зданий и памятников, широких проспектов и изумительной красоты парков — символов великолепия и богатства австрийской столицы. Вместо этого мы увидели лишь какие-то задворки на окраине, неопрятные и совершенно безликие. Сразу после Вены скорость нашего поезда существенно уменьшилась. Мы стали надолго задерживаться на каких-то крошечных полустанках и запасных путях. Поезд проехал по горам протектората Богемии и Моравии (оккупированной Чехословакии) и оказался в промышленных районах Верхней Силезии. Утром третьего дня мы добрались до равнин западной части генерал-губернаторства (Польши).
В вагоне я знаю лишь трех-четырех солдат из нашей учебной роты, с которыми провел вместе три последних месяца. Остальные — из учебной роты более позднего призыва, чем наш. С радостью узнаю о том, что фон Хартманн едет в этом же поезде. Согласно последним слухам, он упросил начальство перевести его в старую дивизию, где служил раньше. Говорят, что наш ротный по-прежнему ходит с тростью.
Встаю и осторожно перешагиваю через спящих товарищей. Приоткрываю дверь и вылезаю наружу. Поезд стоит между двумя полустанками. Локомотив с шипением выпускает пар. Окружающее пространство выглядит совершенно невзрачно. Впереди вдоль путей двигаются какие-то тени, скорее всего, железнодорожные рабочие.
Я успеваю справить нужду, и вскоре поезд приходит в движение. Несколько моих попутчиков уже на ходу заскакивают в вагоны. Я остаюсь у двери, рядом со мной несколько моих товарищей, которые хотят узнать о причинах задержки эшелона. Тени, которые я заметил с дальнего расстояния, постепенно обретают четкость. Теперь мы видим группу из двадцати или тридцати человек в гражданской одежде, сильно оборванных, охраняемых солдатами в шинелях войск СС. Последние вооружены винтовками, небрежно положенными на сгиб локтя правой руки.
После того как поезд проползает по ремонтируемому участку пути, мне удается разглядеть лица пленных. Я испытываю ужас. Огромные запавшие глаза, испуганные взгляды, мучнисто-бледные голодные лица. У большинства к курткам пришиты желтые шестиугольники звезды Давида. Евреи. Вздрагиваю от их робких призывов:
— Герр солдат, умоляю, дайте кусок хлеба!
Они вскидывают костлявые руки с огромными кистями. Это человеческие существа на крайней стадии унижения.
Когда наш вагон проезжает мимо несчастных евреев, мы, стоящие у двери, хотим поделиться с ними чем-нибудь, однако дать им нечего, последние дни мы сами жили впроголодь. Вижу, как из соседнего вагона вылетает половина буханки хлеба. Какой-то еврейский юноша ловит ее и тут же прячет под куртку.
Поезд снова останавливается, и мы с расстояния наблюдаем за происходящим. Охранник вытаскивает из строя юношу и приказывает ему отдать хлеб. Тот отказывается повиноваться. Тогда охранник вырывает его у него и отбрасывает в сторону. Юноша бросается за хлебом. Раздается резкий крик:
— Стоять!
Мы знаем, что за такой предупредительной командой должен последовать выстрел. Охранник красноречивым движением винтовки подчеркивает свой приказ. Затем ударяет лежащего юношу ногой и прикладом винтовки. Зрелище невыносимое. Слышу доносящиеся из ближних вагонов негодующие крики и даже угрозы. Дальше все происходит очень быстро. Из пассажирского вагона нашего состава выскакивают два офицера, которые решительным шагом направляются к охраннику. Один из них фон Хартманн. За ним следует второй, незнакомый мне офицер, он моложе нашего ротного. Приблизившись к охраннику, фон Хартманн громко кричит:
— Немедленно прекратить. Я приказываю! Оставьте его!
Охранник разворачивается. Ствол его винтовки теперь нацелен на двух офицеров. Молодой офицер, на шаг отстающий от своего старшего коллеги, выхватывает пистолет. В следующую секунду винтовка опускается, а пистолет возвращается обратно в кобуру. Фон Хартманн отдает приказ, который мне не удалось разобрать. Юный пленник подходит к нашим офицерам, которые явно берут его под свою защиту. Ему жестами предлагают направиться впереди них к нашему поезду. Фон Хартманн немного прихрамывает, но идет быстро и изящно. Перед грузовым вагоном, прицепленным к их пассажирскому вагону, они передают пленного унтер-офицеру, который заводит его внутрь. Поезд трогается и медленно набирает скорость.
Мы закрываем дверь и начинаем уборку в вагоне. Те, кто был свидетелями недавней сцены, рассказывают остальным товарищам о случившемся. Мы все довольны вмешательством наших офицеров. Один из солдат высказывает предположение, что юного пленника покормят на следующей станции, где мы будем завтракать. Этот случай произвел на меня глубокое впечатление. Хотя порядок был в конечном итоге установлен, на душе у меня все равно остался мутный осадок.
Вечером мы прибыли в Данциг. Подъезжая к нему, я размышлял о судьбе этого города. Шесть лет назад, в 1937 году я уже был в нем вместе с Ником. Это была четырехнедельная экскурсия местной организации юнгфолька по Восточной Пруссии. Этот независимый немецкий город находился посредине так называемого данцигского коридора, контролируемого поляками и искусственно созданного Антантой по Версальскому договору. Летом 1937 года там было много туристических групп юнгфолька. Мы все встретились в конечном итоге в Данциге, где вечером устроили факельное шествие. Это было грандиозное зрелище. После этого Данциг остался в моей памяти как место с удивительно красивыми домами и залитой солнечным светом морской водой в порту.
Сейчас же город лежит во тьме — идет война. Огромный корабль покачивается на волнах у пристани.
Ждем погрузки на него. Мы проведем ночь на этом корабле. Неожиданно из темноты появляется фон Хартманн вместе с унтер-офицером, охранявшим нашего пленника. Увидев нас, он спрашивает:
— Как самочувствие, юные герои? Ждете путешествия по Балтийскому морю?
Я случайно оказался с ним лицом к лицу. Ловлю его взгляд.
— Мы отлично себя чувствуем, — ответил я. — Смею присовокупить, мы были обрадованы вашим вмешательством в утреннее происшествие.
Лицо фон Хартманна принимает строгое выражение. Судя по его глазам, он оценил мой намек.
— Это было серьезное нарушение дисциплины, — отвечает он. — В подобных случаях необходимо на месте устранять подобные проступки и восстанавливать порядок.
Он отходит от нас и приближается к другой группе моих спутников.
Мы интересуемся у унтер-офицера судьбой еврейского юноши.
— Все в порядке, — сообщает нам тот. — Шеф составил рапорт о случившемся и лично передал его властям на одной из станций. Они все правильно поняли.