— О, боже! Ты что, заболел? На тебе лица нет. Ты белый как мел.
— Со мной все в порядке, — отозвался я. — Все нормально. Просто я споткнулся в окопе и упал.
Генрих моментально все понял, потому что явственно слышал один-единственный винтовочный выстрел, нарушивший безмятежную тишину утра.
— Думаю, что мне не помешал бы добрый глоток шнапса, — виноватым тоном произнес я. — Да побольше, если ты не возражаешь.
Теперь, в утро моего дня рождения, настала очередь Генриха прийти ко мне. Он принес мне бутылку шнапса из своего месячного рациона. Мы сидели на солнце позади блиндажа и допивали то, что осталось после того, как я угостил парней из моего взвода. Я получил суточный отпуск. Шапер предложил мне побывать в дивизионном доме отдыха для солдат. По словам Генриха, он располагался в деревянном сооружении, построенном нашими саперами. Он тем не менее предупредил меня:
— Возможно, это будет совсем не то, что ты ожидаешь увидеть. Сходи и сам посмотри.
Через полчаса я отправился в путь. Не знаю, что было тому причиной, выпитый алкоголь, или прекрасная погода, или и то, и другое, но я шел вприпрыжку. Тропинка петляла по лесу, я поднимался вверх по склонам холмов и спускался вниз, переходил заболоченные низины и ручьи по настилам из досок и бревен. Я не переставал восхищаться небом Заполярья, его бескрайним голубым сводом, по которому были развешаны белые кучевые облака. Артиллерийские огневые позиции остались позади. Напряжение, которое я испытывал в последнее время на передовой, постепенно отпускало меня, и я почувствовал, как у меня становится радостно на душе.
Здесь, в зоне коммуникаций, земля сохраняла первозданную, ничем не опороченную чистоту. За последний час я не встретил ни единого человека и лишь позднее увидел стадо коров, которое сопровождали на выпас два пастуха. Отойдя в сторону, я пропустил их и проводил взглядом. На плече у меня был небрежно накинутый ремень автомата, который должен был усиливать контраст между бесстрашным, закаленным в боях солдатом-фронтовиком, коим я считал себя, и мирным населением, живущим в тылу.
В поисках точки лучшего обзора я попытался найти какое-нибудь возвышение в стороне от тропы. С высоты безлесного холма открывался прекрасный вид на безмятежную всхолмленную болотистую местность, поблескивающую водную гладь далекого озера. Меня неожиданно поразила чистая суровая красота этого края, я испытал спокойную тихую радость на грани с блаженством. Все горести последних месяцев и страх смерти куда-то отступили. Я сел на камень, наслаждаясь волшебными минутами бытия, сентиментально желая заключить весь мир в объятия. Я был один и мог никого не стесняться и вскоре почувствовал, как слезы катятся по моим щекам. В моем романтическом настроении я зашел настолько далеко, что стал думать о том, что если мне суждено погибнуть на этой войне, то было бы неплохо погибнуть в этих прекрасных местах.
Вспоминая этот летний день 1944 года и пытаясь найти объяснения моему настроению, я думаю, что оно было вызвано тем, что я, молодой солдат, провел несколько счастливых минут, которые наша земля порой дарит людям, как, например, первым охотникам северной Карелии две тысячи лет назад, когда они бродили по пустынным землям этого замечательного края.
Меня вывели из этого радостного, почти эйфорического состояния и снова вернули на землю тысячи злобных комаров, неожиданно набросившихся на меня. Я подумал, что если хочу добраться до дома отдыха к обеду, то мне следует поторопиться.
Я прибыл на место вовремя и сразу же получил добрую порцию гуляша с лапшой. Мне довольно редко удавалось так насытиться, как сегодня, потому что молодому организму обычного пайка хронически не хватало. Чуть позже, покончив с едой и закурив сигарету, я стал наблюдать за тем, как две медсестры Красного Креста обслуживают посетителей у барной стойки и оживленно беседуют с солдатами. Я понял, насколько это замечательно, — увидеть молодых женщин и услышать их мелодичные голоса. Мы уже давно были лишены женского общества. Я почувствовал неловкость из-за того, что одет в пропахшую потом, не первой свежести форму и не слишком чистые сапоги. Наблюдая за милыми девушками в легких платьях и белых передничках, я понял, о чем предупреждал меня Генрих. Мне стало неуютно. Когда одна из медсестер случайно коснулась моего лица своим платьем, я чрезвычайно смутился. Затем быстро встал, вышел наружу и отправился в кино.
Когда я смотрел кинохронику, у меня возникло впечатление, что дела на Восточном фронте обстоят для нас крайне неважно. На экране показывали боевые действия наших танковых и пехотных войск. Меня почему-то впервые поразило несоответствие изображения и неестественно бодрого голоса диктора, сообщавшего о каких-то фантастических победах вермахта. Вопреки всем намерениям пропагандистов возникло впечатление фальшивого, неуклюже сфабрикованного показа истинных событий.
Сеанс продолжился художественным фильмом «Это была превосходная ночь бала», в котором рассказывалось о жизни Петра Чайковского. По сюжету это была романтическая история, сопровождавшаяся музыкой великого композитора. Очевидно, я был не вполне готов к восприятию и того, и другого, особенно музыки. После долгих месяцев, проведенных в отрыве от культурной жизни, я испытал прилив эмоций и сильно растрогался. Мне стало жалко Чайковского, его возлюбленной Надежды Филаретовны, жалко самого себя. В конце фильма Чайковский, уже заболевший холерой, дирижирует оркестром, который исполняет его «Патетическую симфонию». Последние такты вызвали у меня слезы, и я поспешил выйти из зала. Снаружи ярко светило солнце, и вместо последних драматических эпизодов фильма я увидел умиротворяющую картину прекрасной летней природы. Мне захотелось поскорее вернуться в реальный мир и снова заняться исполнением солдатского долга.
Перед тем как отправиться обратно на позиции, я купил немного еды и конфет и решил не спешить и оставшееся время посвятить мирному отдыху под теплыми солнечными лучами и встретить закат на природе.
Когда настала новая неделя после дня летнего солнцестояния, началось наступление русских войск, которое мы так долго ожидали.
Сначала мы услышали отдаленные звуки канонады со стороны северного фланга. Затем огневой вал противника обрушился на позиции 12-го горно-пехотного полка войск СС, наших соседей слева. Обстрел был настолько силен, что первой волне русской пехоты удалось вскоре прорваться на передовые позиции полка. Тем не менее наши соседи стремительно провели контратаку и отбросили врага. Однако под прикрытием артиллерийского огня Иванам удалось закрепиться на новых позициях в опасной близости от линии фронта. Мы ответили массированным обстрелом из гаубиц и тяжелых минометов. В конечном итоге русские были вынуждены отступить.
Несмотря на потери, которые понесли обе стороны, эта боевая операция была лишь прелюдией грядущих великих событий. Следующие несколько дней канонада, доносившаяся с северного фланга, по-прежнему вызывала у нас тревогу. До нас дошли слухи: отважные норвежцы из лыжного батальона «Норвегия» были вытеснены со своего аванпоста. Остальные опорные пункты наших войск были, судя по всему, тоже оставлены. Среди них находился и тот, с которого мы в марте отправлялись в дозоры на земли озерного края. Мысль о причастности Маннхарда к происходящим событиям усиливала мою обеспокоенность, с которой я вслушивался в нескончаемые звуки канонады. Неужели он находился на одной из тех застав, что подверглись осаде противника? Жив ли он? Прошло несколько дней, но гром артиллерийских орудий не ослаб, а, напротив, усилился. Он не смолкал даже ночью, хотя ночей как таковых летом в Заполярье нет. Говорили, что с нашей стороны в бомбардировках позиций противника участвовали даже пикирующие бомбардировщики «штука», которые мы называли «летающей артиллерией». Они обычно применялись для уничтожения вражеских блиндажей, огневых укреплений и мостов.