Однако мне было пора возвращаться в часть. К этому моменту наша база располагалась уже в Рейнской области, откуда было уже недалеко до французской границы.
Вторая мировая между тем продолжала разгораться. 30 ноября советские войска вторглись в Финляндию. Это привело к трехмесячной войне, в которой советские войска понесли тяжелые потери, но при этом добились капитуляции Финляндии.
Это событие примерно совпало с моим возвращением из отпуска. А вскоре после этого мы с Зоммером получили приглашения перейти в парашютную часть. Парашютисты считались элитой немецких войск. Из всех снайперов в нашем полку стать парашютистами было предложено только мне и сержанту Зоммеру. Однако я колебался. Мне были не нужны лишние приключения на свою голову, я больше всего на свете хотел вернуться живым к своей семье.
— Ты все-таки подумай об этом хорошенько, Гюнтер! — убеждал меня Зоммер. — За время Польской кампании парашютистам приказали только перерезать линии связи и железные дороги. Им даже не пришлось толком участвовать в боях! В этих войсках наша шкура будет гораздо целее.
Поразмыслив, я тоже решил, что элитные войска не будут использовать как пушечное мясо. К тому же если все твои сослуживцы профессиональные воины, то у каждого из вас больше шансов выжить. И я согласился.
Мы с Зоммером были направлены на шесть недель в школу парашютистов. Там нам была выдана новая униформа, которую на армейском жаргоне называли прыжковыми комбинезонами. Кроме того, нам выдали специальные стальные каски аэродинамической формы. Прыжок в обычной каске мог окончиться для парашютиста серьезной травмой.
Надо сказать, применение немецкого парашюта тех лет требовало от бойца серьезных навыков. На начальном этапе у нас была длительная спортивная подготовка, в ходе которой мы отрабатывали основные приемы, и в частности приземление.
После этого мы перешли к изучению материальной части. Нас учили выполнять укладку парашютов. Как ни странно, я освоил это даже быстрее Зоммера.
Наша предварительная подготовка завершилась тем, что мы делали прыжки с макета самолета. Кроме того, в каждом из нас, даже в рядовых, всячески развивали умение принимать решения самостоятельно. Нам сразу объяснили, что парашютист должен уметь грамотно действовать, даже если все его командиры погибнут.
Наконец дошло и до настоящих прыжков. Первый прыжок каждый из нас выполнял в одиночку с высоты 180 метров. Услышав приказ, я должен был встать около фюзеляжа, зажимая конец вытяжного фала в зубах, чтобы мои руки оставались свободными. По команде я прицепил карабин к продольной балке. Он свободно перемещался вдоль нее, по мере того как я подходил к десантному люку.
Возле люка я должен был широко расставить ноги, взяться обеими руками за поручни с обеих сторон люка и резко выброситься головой вниз. Все это не раз отрабатывалось на тренировках, но в последний момент мне стало страшно. Однако как только раздался приказ прыгать, мой страх мгновенно улетучился, и я прыгнул.
Сначала я просто падал вниз, и мне снова стало страшно. Но это продолжалось лишь несколько секунд. Вытяжной фал размотался на всю свою длину (она была девять метров) и вырвал из ранца парашютную сумку вместе с куполом. В следующие несколько мгновений фал сдернул сумку с купола парашюта, и он полностью раскрылся. Я резко дернулся, продолжая лететь головой вниз, и через миг натянувшиеся стропы парашюта вернули меня в нормальное положение.
По ощущениям это было почти как удар, сбивающий с ног. Но придя в себя, я понял, что раскачиваюсь на стропах, как на качелях. Это непередаваемое чувство. Ты приближаешься к земле и ощущаешь себя почти птицей. Однако возле земли нужно было снова сосредоточиться. Приземляться нужно было с наклоном вперед, делая руками и ногами движения, подобные тем, что делает пловец. Это позволяло избежать травм при ударе об землю, ведь наши парашюты снижались со скоростью до шести метров в секунду. В результате многие из нас получили ушибы во время своего первого прыжка. Но зато мы потом по достоинству оценили высокую скорость снижения немецких парашютов, когда нам пришлось прыгать под обстрелом противника.
Замечу также, что немецкий метод раскрытия парашюта хотя и вынуждал нас прыгать вниз головой, в отличие от тех же англичан или русских, но зато мы могли позволить себе прыгать с гораздо меньших высот. И это нам особенно пригодилось на Крите, когда из-за огня ПВО противника мы прыгали с высоты всего 70–80 метров.
Правда были у наших парашютов и недостатки. Так, при прыжке мы не могли регулировать скорость снижения и место падения. Более того, нам приходилось прыгать только с одним «парабеллумом», а все остальное снаряжение сбрасывалось отдельно в специальных контейнерах, иначе оно могло запутать стропы. Соответственно, эти контейнеры потом приходилось еще искать и распаковывать, нередко под огнем противника.
Впрочем, во время первого прыжка я не думал об этом. Гораздо больше я был сосредоточен на том, чтобы погасить купол и освободиться от лямок парашюта. Это было довольно тяжело, учитывая, что стропы находились у меня за спиной. В результате в первый раз парашют оттащил меня по земле на несколько метров, прежде чем я смог взять ситуацию под контроль. Однако впоследствии я научился справляться с этим гораздо легче.
Последующие прыжки мы выполняли группами и каждый раз снижали высоту. Последний учебный прыжок мы уже совершали всем взводом, да еще с высоты всего около ста метров. После этого мы наконец стали официально именоваться парашютистами.
В апреле 1940 года немецкая армия вошла в Данию и в Норвегию. Там практически не было боев, и поэтому наша дивизия не была задействована ни в одной из этих двух операций.
Я продолжал осваивать все новые и новые премудрости солдатского ремесла. Помимо всего прочего я узнал, как устанавливать мины, по каким признакам можно заметить мину противника и даже как обезвредить некоторые виды мин. Кроме того, нам объясняли уязвимые места танков, учили пользоваться разнообразным оружием. К этому моменту в Вермахт как раз поступило много нового вооружения как выпущенного немецкой промышленностью, так и из австрийского, чешского и польского арсеналов. С новым стрелковым оружием мы осваивали тонкости ближнего боя и стреляли при этом преимущественно из пистолетов-пулеметов МР-38, а не из винтовок. Однако сержант Зоммер продолжал учить меня секретам снайперского дела. Несмотря на разницу в возрасте, мы с ним очень сдружились.
9 апреля Зоммеру и мне было сообщено, что мы включены в особую группу парашютистов — штурмовой батальон «Кох», названный по имени его командира, гауптмана Коха. Это удивило меня, поскольку нас в некоторой степени еще можно было назвать новичками в парашютном деле. Хотя, конечно, я почувствовал при этом и определенную гордость. Однако Зоммер быстро охладил мой пыл.
— Не зазнавайся, — сказал он мне. — Ты еще не знаешь, куда нас бросят.
Эти слова не испугали меня, но заставили относиться ко всему сдержанно, не переоценивая свои силы. А вечером перед отправкой в новую часть меня вдруг ни с того ни с сего охватила тоска. Германия по-прежнему находилась в состоянии войны с Францией и Великобританией. Кто знает, может, меня направят именно во Францию? Именно там погиб мой отец. Я должен был сделать все, чтобы не повторить его судьбу. Я очень боялся, что мой сын, подобно мне, будет расти без отца.