На Кабульском аэродроме, куда вечером перебрался по совету, как только закончил все дела, у модуля, где жили местные наводчики, я случайно встретил капитана Шишкина, что служил в полку при Ворошиловградском ВВАУШ и жил в одном доме с моими родителями, а в Афгане работал в инженерном отделе штаба ВВС сороковой армии.
Поздоровались.
Оказывается, что его откомандировали в Союз, в Старую Руссу, за самолётными двигателями. Он летел завтра на Ан-12.
Даже и речи не могло быть, чтобы я полетел другим бортом, или через Кабульскую «пересылку» пытался улететь, тем более, что экипаж был Ворошиловградский.
— Юра, да тебе действительно повезло! — Конюхов включил кофеварку, — не поверю, что командир экипажа не запланировал промежуточную посадку у себя дома.
— Так оно и было. Помимо экипажа, меня и капитана Шишкина нашелся еще один попутчик — майор Захаров. Он был тоже с Ворошиловграда и ехал поступать в академию, отслужив положенное «за речкой».
— Всё хотел спросить, да как-то забывал: а правда, что у вас была традиция — засунуть отъезжающим в вещи что-нибудь совершенно несуразное «на память от товарищей на старом месте службы»?
— Конечно, как и везде. Ты знаешь, иногда подкладывали такое, что только диву даешься чьей-то находчивости и сообразительности!
— А тебе что-нибудь подсунули?
— Подсунули…. На следующее утро я решил хорошенько побриться перед дорогой. Полез в портфель, где лежали туалетные принадлежности, пытаюсь найти лосьон, а пальцы всё натыкаются на автоматные патроны. Вначале даже не сообразил, что они здесь явно не к месту, а потом дошло, что это — чья-то шутка. Выбросил, конечно.
— Хорошо, что нашел, — Конюхов подал мне чашку кофе, — представляю, что бы было, если бы патроны обнаружил не ты, а таможенники!
— Пришлось бы изрядно поволноваться, доказывая, что это — чья-то глупая шутка. Да, думаю, особых неприятностей не было бы. Ташкентских таможенников ничем не удивишь. Они и не такие сюрпризы видели!
В этот день мы никуда не улетели — Ташкент не принимал по погоде, или какая- то другая причина была. Уже не помню, но только под вечер стало ясно, что придётся провести в Кабуле ещё одну ночь. Кстати, тогда у меня уже прошел первый день отпуска.
— Романтика — отпуск в Кабуле!
— Хороша романтика. На следующий день, ранним утром с Ташкента прилетел Ил-76. На нем вернулся из отпуска кто-то из Кабульских наводчиков и умудрился привезти с собой целый ящик пива — самого желанного и дефицитного в Афгане напитка. Захаров разузнал, что мы никуда не летим, по крайней мере, до обеда. Времени свободного было ещё предостаточно, и мы решили привести в порядок свою форму. Стоим, орудуем утюгами, а тут, прямо в комнате раздался хлопок, словно мина разорвалась. Мгновенно упали на пол. Смотрю, а Сашка за плечо схватился, а из-под пальцев кровь сочится….
— Что, под обстрел попали? — поинтересовался Слава.
— Нет. Всё оказалось гораздо прозаичнее и смешнее. Ты ведь знаешь, что пиво «не любит», когда его болтают, и возят в самолёте. Наверное, пробка была очень крепко закрыта, вот одна бутылка и взорвалась. Мне штаны пивом облило, а Захарову осколком стекла руку порезало. И смех, и грех. Из-за этого нам, как пострадавшим, выделили целую бутылку. Щедрость неимоверная, так как нам, как отъезжающим, пить этот напиток, драгоценный здесь и самый доступный в любой части Советского Союза, по единогласному первоначальному решению наших коллег «не полагалось».
Только успели мы допить своё пиво, как прибежал посыльный от капитана Шишкина. Оказывается, дали «добро» на вылет. Кто-то быстро организовал транспорт, угнав Уазик командира полка вместе с его водителем, и нас доставили с вещами прямо к борту самолёта.
Прощание было коротким — нужно было вернуть командиру его машину. Осталось несколько человек, которых знали близко. Погрузились быстро. Стоим возле открытой рампы Ан-12, курим, болтая о чем-то несущественном, как обычно бывает при провожании, а тут афганский техник мимо проходит: «Эй, командор, что есть, что надо?».
«Всё есть. Ничего уже не надо», — отозвался Захаров.
Афганец улыбнулся, проговорил: «Пошёль на х…, пи… рас!», приветливо помахал нам рукой и пошел дальше по своим делам.
Взглянув на опешившего Сашку, я невольно рассмеялся.
«Ты чего ржёшь?» — Спросил он обиженно.
«Знаешь, а первой фразой, что я услышал от местных жителей, когда только прилетел сюда, была именно эта. По-моему и техник тот же самый. Представляешь, столько времени прошло, а ничего не изменилось!»
Прикурив новую сигарету и глубоко затянувшись, я замолчал. Перед глазами, словно наяву, мелькали картинки моих последних мгновений в Афганистане: стремительно удаляющийся Кабул и окружающие его высоченные горы. Помню, сердце тогда сжало, словно тисками.
Прощай, Афган! Ничто не меняет твоего отношения к непрошенным гостям. Живёшь ты тысячелетиями среди этих угрюмых гор своим миром, своим укладом, гордый и непонятный.
Прощайте, друзья! Удачи вам, и дай Бог вернуться всем домой живыми и здоровыми….
— На таможне сильно «шмонали»? — прервал мои воспоминания Конюхов.
— До Ташкента ещё нужно было долететь. Без привычного автомата под подвесной системой парашюта было как-то неуютно.
Советская офицерская повседневная форма, от которой я успел отвыкнуть, казалась неудобной и тесной, несмотря на то, что в горах я потерял более двадцати килограмм своего веса. От того пухлощекого старлея с характерным прибалтийским загаром, что прибыл на КП ВВС 40 армии «для дальнейшего прохождения службы» почти полтора года назад мало что осталось….
Борттехник подал команду надеть кислородные маски — мы летели в грузовой кабине. Я нацепил маску, висевшую рядом со мной, глубоко вдохнул, и незаметно для себя стал засыпать. Уже сквозь сон смотрю, а «бортач», что сидел почти напротив, делает мне «страшные глаза» дергает себя за кислородную маску и тычет пальцем куда-то рядом со мной. Всё понятно: или моя маска «травит», или шланг повреждён, в общем, в моём дыхательном аппарате есть какая-то неисправность.
Я встал, в глазах сразу же всё потемнело и куда-то поплыло. Включился в другую кислородную маску, висевшую рядом. Сознание прояснилось, но в висках долго ещё стучало. Это скоро должно пройти. Я поднял вверх руку с поднятым большим пальцем. Борттехник закивал головой, мол, понял, что у меня теперь всё в полном порядке.
На этом мои злоключения не закончились. Как только наш Ан-12 занял заданный эшелон, мой живот стал надуваться, как мяч. Было довольно больно, но приходилось терпеть. Не устраивать же по моей милости экипажу действия в особых случаях на тему: «Резкое ухудшение состояния здоровья, ранение членов экипажа или пассажиров»! Тем более, что причину я сразу понял: пиво, вернее пузырьки газа в нём из-за резкого уменьшения атмосферного давления (грузовая кабина Ан-12 негерметична), увеличились в размерах. Отсюда боль и не только она.