Здесь какое-то другое ощущение жизни. При всей неустроенности быта, неопределенности, есть ощущение приподнятости, даже праздничности. И почему-то — собственной значимости… Должно хорошо работаться.
* * *
Два дня подряд скреб корпункт, мыл посуду, наводил марафет. Возник хозяин квартиры Рухулла, круглолицый преуспевающий человек лет пятидесяти. Его десяти русских слов («Горбачев хорошо, Черненко плохо» и т. д.) и моих трех на языке дари («спасибо», «здравствуйте», «хорошо») оказалось вполне достаточно, чтобы понять: этот наглый поклонник перестройки просит за мою квартиру астрономическую сумму!
Назавтра он появился точно в обещанное время с пакетом фруктов и невероятно грязным и старым субъектом в солдатском мундире еще шахских времен — водопроводчиком, который должен починить сломавшийся бойлер. Потом мы мчались по улицам города, Рухулла хватался за сердце на поворотах, а мне самому казалось, что я вожу машину уже лет десять, а вовсе не второй раз в жизни. Что-то выясняли с ним в банке, что доказывали на почте — вежливый человек в чалме клятвенно заверил, что мой телефон будет работать раньше, чем «саиб», то бишь я, вернется в свой офис, но минуло уже два дня — телефон молчит. Это здесь называется «афганский вариант», как и все остальное, что не получается, ломается, срывается, откладывается или летит к черту. «Афганский вариант», — покорно разводит руками при этом пострадавший.
* * *
В крепости Бала-Хисар, где стоит наш десантный полк, открывали памятник погибшим — советским и афганцам. Накануне, как и положено в армии, была репетиция.
Солдаты в выцветшей, выбеленной солнцем и потом форме стояли на пыльном плацу, командир чихвостил полк в пух и прах за нечеткий строевой шаг под марш «Прощание славянки», который звучал как-то особенно пронзительно и трагично над старинной восточной крепостью.
В этой репетиции было что-то странное, неафганское. Словно бы ничего иного, кроме таких парадов, и нет в их жизни, словно бы не они вчера карабкались по скалам под пулями, словно бы не он, их командир, прыгал вместе с ними из вертолета на горячие камни. Подполковник заставил их пройти по плацу еще раза три, прежде чем скомандовал «вольно». А потом, достав из кармана завернутые в газету прапорщицкие погоны, буркнул в микрофон:
— Абрамов, ко мне.
Абрамов, невысокий двадцатилетний сержант, побежал через плац к трибуне, придерживая у груди автомат и наклонив голову, чтобы не свалился его лихо заломленный голубой берет.
— Вот как бывает, — сказал подполковник. — Вчера — сержант, сегодня прапорщик.
Слава Абрамов оказался симпатичным грамотным пареньком из Подмосковья.
— Почему ты решил остаться на сверхсрочную?
— Я могу помочь ребятам, кое-что умею. А если новый комвзвода придет, ему все заново начинать придется. Уж лучше я.
— Ну, а родители?
— А что — родители? Я написал им. Ответили: взрослый уже, сам решай. Только героя из меня не делайте, не получится, — серьезно предупредил меня Слава.
Есть, видно, в этих афганских прятках со смертью в горах какой-то магнит, еще неведомый мне. Ведь не из-за нескольких сотен рублей, которые получает в общей сложности прапорщик боевого батальона, остался здесь на сверхсрочную службу Слава Абрамов. Но из-за чего тогда? Он уверяет меня, что тут, в отличие от дома, «жизнь вкуснее. Она из одного котла…»
* * *
Утром я заблудился в городе, потеряв дорогу в посольство. Стал разворачиваться на какой-то улочке, и моя «Волга» ухнула в арык, раскрошив брюхом бетонный бордюр. С полчаса, наверное, какие-то бородатые афганцы помогали мне вытаскивать машину, недоуменно переглядываясь меж собой: «Что здесь делает этот „шурави“ без оружия и охраны?» Когда операция по спасению транспортного средства успешно завершилась, я, вцепившись в руль трясущимися руками, покатил восвояси в буквальном смысле слова со скрипом.
Насчет «без оружия» — это вы, братцы, зря. Выданный мне «Калашников» с двумя перехваченными изолентой рожками я пристроил дома в шкафу, а вот «Макаров» всегда со мной, лежит в борсетке, или как там называется эта сумочка, вместе с документами. Вытащить его я, понятно, едва ли успею, но его присутствие придает мне уверенности.
За две недели в Афганистане я так ничего про него и не понял. Даже стал еще дальше от этого взбалмошного, жаркого, бедного, перепачканного кровью мира.
* * *
Мою машину чинит Аким, удивительно симпатичное вихрастое создание четырнадцати лет от роду. Весь в масле, от драных ботинок на босу ногу до макушки, он знает любую машину даже лучше, чем свои пять пальцев. Я приезжаю в гараж ЦК ДОМА, [8] Аким молча подкладывает на землю лист фанеры и ныряет под колесо, колдует там ключами и отвертками. Изредка командует что-то своему помощнику, тот исчезает и через секунду возникает снова с каким-нибудь болтом в руках. Старый электрик Баба то и дело подходит к машине, снимает с руки зеленую перчатку и показывает мне оттопыренный большой палец:
— Аким — инженер хубишь!
— Хубишь, бисер хубишь, — киваю я: хороший, очень хороший. Ему бы и правда выучиться на инженера.
Скорее всего, его зовут Хаким, они просто проглатывают первый звук. Но слышится очень по-русски: Аким. Его отец давно прикован к постели, мать не работает, как и положено женщине в мусульманской стране. Три брата в солдатах, старший из них механик, он-то и научил Акима премудростям этого дела. Аким кормит отца и мать. Сколько он может зарабатывать здесь? Копейки, ему не хватит их даже на новые штаны.
Чем провинился перед своим Аллахом этот замечательный маленький человечек, который встает с рассветом, несколько часов добирается до работы, а вечером пускается в обратный путь, чтобы заработать на лепешку хлеба своим родителям? Я жму его перепачканную маслом руку, Аким улыбается мне и говорит что-то на своем тарабарском гортанном языке.
* * *
Наконец-то появилась возможность немного поглазеть по сторонам и без спешки вглядеться в город, в котором живу почти уже месяц. Почему-то сейчас все в нем мне кажется одинаковым: одинаковые улицы, одинаковые лавки и люди, одинаковый уклад бедности. Чадра до пят, автомат, пыль, сладкая индийская музыка из окон грязной шашлычной.
На горе Асмаи в центре города — наши и афганские посты. Отсюда хорошо видно: невзрачен город, где схватились сегодня две формации, два мира, две религии. Неужто не нашлось для этой схватки ничего получше? Чего-нибудь более живописного?
В Национальном музее ремонт. Хорошо говорящий по-русски гид рассказывает о раскопках русских археологов. Это они нашли золото Бактрии. Двадцать одна тысяча изделий из золота — уникальная коллекция. Смотритель вынес откуда-то из чулана крытый зеленым сукном стол, высыпал на него груду золота: пояс, ножны кинжала, чашу, фигуру оленя. Золото Бактрии лежало на столе, его можно было потрогать, как какую-нибудь жестянку.