— Не пойдешь же ты на материк в рыбачьей лодке?
— Почему нет?
— Но кто же ты? Ты не гунн и не наш. Англичанин? Нет, ты и не из них.
— Я русский.
— Ты?.. — Эль запнулся, словно у него захватило дыхание. — Не врешь?
— Зачем?
Эль порывисто протянул было руку, но тотчас спрятал ее за спину.
— Поклянись, что не врешь.
— Всем, чем хочешь.
— У нас никто никогда не лгал, пока не пришли гунны. А с тех пор люди стали другими. Нашлись изменники. Когда-нибудь мы рассчитаемся с ними, но пока… пока ни один из них не должен тебя видеть. Когда вернется Адмирал, он найдет такое местечко, что ты никому не попадешься на глаза.
— Адмирал?
— Да, так люди называют моего отца…
— Это кличка?
— Разумеется. Но мой отец заслуженно получил ее: он был настоящим адмиралом рыбачьего флота. Впрочем, он мог бы кое в чем поспорить и с теми адмиралами, что обшиты золотом с ног до головы, хоть и сидят всю жизнь на берегу.
— Кажется, мы будем друзьями! — Житков протянул руку. Эль несмело вложил в нее свою. Это была маленькая нежная рука. Хотя на ее ладони чувствовались жесткие бугорки мозолей, Житкова поразило, что у юноши такие тонкие длинные пальцы и такая удивительно правильная форма продолговатой кисти.
Эль, кажется, заметил удивление Житкова и поспешил отдернуть руку.
— Адмирал непременно сведет тебя с Нордалем, — сказал он.
— Кто такой Нордаль?
— О, Нордаль Йенсен — самый сильный человек на острове. Он — замечательный человек! Я уверен, если когда-нибудь нам придется снова выйти в море, чтобы драться, отец никому другому не отдаст своей адмиральской шапки — только Нордалю!
— Рад буду познакомиться с ним…
Не договорив, Житков заметил, что глаза юноши испуганно устремлены сквозь окно на двор. Глянув через его плечо, Житков увидел идущего к домику Тэдди. Рядом с юнгой шагал высокий сутулый человек с неприятными рыжими баками. Угодливо заглядывая в глаза юнге, рыжий нес его новенький чемодан.
Эль испуганно шепнул Житкову:
— Брат не должен тебя видеть.
А Тэдди уже дернул дверь.
— Эй! Кому пришло в голову запираться среди бела дня? — весело крикнул он.
— Погоди, погоди минутку, — ответил Эль, — сейчас отопру!
Взгляд Житкова лихорадочно блуждал по комнате в поисках угла, куда можно было бы спрятаться. К стеклу приникло лицо рыжего. Мутные серые глаза, прикрытые дряблыми воспаленными веками, встретились с глазами Житкова.
Ветер усиливался. Оле Хуль, причетник церкви Св. Олафа, снял шапку и сунул ее в карман, чтобы не унесло. Он не боялся, что ветер испортит ему прическу: череп его был гол, как колено.
Хуль плотнее закутался в плащ. Ветер дергал его за полы, ударял в грудь, бросал в лицо пригоршни соленой воды. Хуль только щурился и продолжал с любопытством глядеть, как пристает пароход. Хотя погоня за куском легкого хлеба и сделала его церковной крысой, но, как всякий житель этого острова, в душе он оставался моряком.
Оле сразу узнал среди пассажиров нового пастора, хотя никогда не видел его, как и никто другой на острове. Черный глухой сюртук и котелок бросались в глаза на фоне туристских костюмов и зеленых шляп немцев, толпившихся на палубе. Если что и удивило причетника в облике нового пастора, так это его молодость. Но ведь на то херре Сольнес и был скандинавом, чтобы иметь право на здоровый цвет лица, веселый блеск умных глаз и твердую поступь, — даже в пасторском платье.
Оле хорошо знал, чего стоило добиться от немецких властей разрешения прислать сюда нового пастора на смену умершему полгода назад старику Никольсену. Если прибавить к этому полугоду несколько месяцев болезни господина Никольсена, то, пожалуй, скоро исполнится год, как в церкви Св. Олафа не было справлено ни одной службы. Может быть, жители острова и не испытывали большого ущерба от такого перерыва в сношениях с небом, но зато он, Оле Хуль, как нельзя более остро ощущал досадные пробелы в своем бюджете. Поэтому вдвойне радостно приветствовал он нового пастора, когда тот, без всякого видимого усилия неся два больших чемодана, ступил на каменистую почву острова Туманов.
— Во имя отца и сына, — почтительно произнес Хуль. — Со счастливым окончанием путешествия, господин пастор! — Заметив удивленный взгляд пастора, Хуль представился: — Я здешний причетник, сударь, — Оле Хуль.
— Меня зовут Сольнес, — просто сказал пастор.
— Как же! Мы уже знаем о вашем приезде, — сказал Хуль и взялся было за пасторские чемоданы, но сразу почувствовал, что этот груз ему не по плечу.
— Однако! — воскликнул он. — Видать, вы не из слабеньких.
Пастор прервал его:
— Не проводите ли вы меня в церковь, чтобы воздать Всевышнему хвалу за счастливое окончание путешествия его слуги к этому острову?
— Охотно, охотно, господин пастор. — Хуль с кряхтением взвалил себе на плечи один из чемоданов, что был полегче. Второй чемодан одной рукой легко поднял пастор. Причетник шел впереди, показывая дорогу к церкви, по соседству с которой стоял и дом пастора.
Не заходя в дом, пастор оставил чемоданы на крыльце и направился к церкви. Перед дверью храма он остановился в ожидании, пока Хуль отворит ее. Однако причетник так долго возился с ключом, что у пастора хватило времени обойти вокруг церкви и полюбоваться морским видом, открывающимся с высокой скалы, где стояла церковь.
Возглас причетника нарушил созерцательное настроение пастора.
— Небось замок заржавел… — сокрушенно пробормотал Хуль, почесывая затылок. — Ничего не остается, как позвать проклятого нечестивца Нордаля Йенсена. Он единственный толковый слесарь у нас в поселке.
— Грех так дурно отзываться о ближнем, Оле.
— Какой там грех, сударь! Ведь Нордаль — мой приятель. Но по чести-то говоря, ни разу в жизни он не вошел в храм с иной целью, как починка по слесарной части. В прошлом году, когда венчали лодочника Буля, жених спьяна дернул престольный крест и отломил верхушку. Так можете себе представить, берясь за починку столь священного предмета, Нордаль даже не осенил себя крестным знамением. А вот еще помню…
Пастор отошел к краю скалы, спокойно опустился на камень и углубился в созерцание расстилавшейся у его ног панорамы. Рокот прибоя доносился и сюда. Из глубокой расселины слышался неумолчный гомон всполошенных птиц. Ветер шуршал травой. Но эти шумы, казалось, не нарушали царящей вокруг тишины. Несмотря на то, что все вокруг — море, травы, облака в небе, — все находилось в непрестанном движении, ощущение необыкновенного умиротворения охватило пастора.
Просидев некоторое время неподвижно, он вдруг быстро оглянулся и вынул из кармана бинокль. Убедившись в том, что никто за ним не наблюдает, принялся внимательно оглядывать берег и уходящее в туманную голубизну плато острова. Метр за метром рассматривал он все, что попадало в поле линз. Подолгу задерживался на каждой постройке.