— Ты только ничего не думай.
— А я и не думаю. Сама тень на плетень наводишь.
— Гриша, не обижайся. Я когда тебя увидела, внутри что-то заболело, затянуло, да так, что дышать невозможно. Утро, вечер, день… все время о тебе думаю. Стоишь перед глазами. А когда вы высоту брали, я не боялась. Верила, что ты не погибнешь. Почему-то чувствовала это и была спокойной.
— Правильно. Ты верь и все будет хорошо. Вот мне бы в глаза твои посмотреть?
— Зачем?
— Какие они у тебя?
— Карие.
— А у меня знаешь какие?
— Знаю! Голубые. Я все знаю: и улыбку, и ямочки на щеках, и глаза.
— В общем, срубил я тебя, с первого взгляда. А ведь так нечестно. Я тоже что-то в душе чувствую. Мне нравиться твой голос, волосы. Какие они шелковые, — Григорий провел пальцами по волосам девушки, и добавил, — мне плевать на твоего полковника. Я увидеть тебя хочу!
Таня прижалась к его плечу и заревела:
— Дура я! Дура!
— Да ладно тебе.
— Нет, дура я и все.
— Конечно, дура. Не хочешь, чтобы я на тебя посмотрел, — пошутил Гриша.
— На Титову смотри. Нас, на дню, раз двадцать путают, когда я к ним прихожу.
— Что, так похожи?
— Да.
— Ну ладно, буду ей любоваться, а с тобой встречаться.
— Правда, будешь?
— Правда. Не обману, не бойся.
Девушка снова поцеловала его и как-то по-другому, без опаски прижалась к солдату. Он почувствовал ее грудь, обнял за талию и погладил по плечу.
— Давай сегодня просто поговорим.
— Давай, — согласился Гриша, чувствуя, что нужно бороться с пылающим внутри него желанием.
— Ты мне скажи, ты в каком взводе? Спецсвязь?
— Нет. Не спрашивай. В спецсвязи все зашифрованные. Там девушки только молчать и умеют.
— А откуда ты? Почему на связь выходишь?
— Да я из соседнего полка. Только ты про меня не расспрашивай. Все равно никто не скажет. Нам меняться нельзя. Понял?
— Да.
— Значит, Оля рыжая тебя знает.
— Конечно, я же ее и меняла.
— А такое лицо сделала. Ей бы в разведке работать.
— Она там и работает. С ребятами за линию фронта три раза ходила.
— Ничего себе. Что и языков приводили?
— Конечно. У нее медаль «За отвагу» видел?
— Да. Я еще подумал: надо же заслужила. А что с Титовой? Почему ее все бояться? Какой-то меченной считают?
— Я тебе расскажу то, что весь фронт знает. Сначала у нее был, парень через месяц погиб. Она плакала, болела. Потом офицер появился — тоже погиб быстро. Затем, еще один, еще и все словно приговоренные через месяц. Стоит девке влюбиться — все, приговорила парня. А однажды, к нам перевели майора. Он такой гад оказался, двух девчонок посадил. Одну чуть до расстрела не довел. Ее вообще в лагерь отправили. И главное, ни за что. Ну ошибся человек, не тот знак на ключе отбил — бывает. Все по двое, трое суток не спят, особенно когда наступление.
— И что стало с этим майором? — увлеченно спросил Григорий.
— Попросили девчонки Титову закадрить его. Понимаешь?
— Да конечно. Что особенного, что дальше-то было?
— Пока они встречались, Лена издевалась над ним, а он действительно втюхался в нее. Но тут случилось. Разглядела она, что парень он хороший, а то, что делает и всех гоняет и сажает, так это приказ такой был сверху, чтобы дисциплину поднять.
— Ну?
— Что, ну? Разглядела и полюбила. А как только полюбила, подумала — этого смерь стороной обойдет, но нет. В первом же бою и погиб, как герой.
— Девчонки ей хотели спасибо сказать, но когда увидели ее, как она убивается, пожалели, что попросили об этом. Она повеситься хотела, но не дали, сказали — коммунистам нельзя. Терпи! Чуть с ума девка не сошла. Теперь ее все стороной обходят — меченой смертью считают.
Она сама в атаку как-то полезла. Встала, а все пули мимо летят. На минное поле убежала. Прыгала, падала — ничего не случилось. Ее плачь, за версту слышали. Стала проситься в разведку, но командиры увидели, что девушка ошалела, на месяц куда-то отправили. Вернулась нормальная, вот только все мужики ее стороной обходят. Напугала она людей, своими гуляниями по минному полю.
— Может, оно не минное было?
— Да, не, минеры потом два дня его разминировали. Знаешь сколько «железа» оттуда вынули?
— Да. А я ей сегодня помогал. Ты не ревнуешь?
— А что мне ревновать?
— Ну, она мне улыбалась, смеялась.
— Нет, главное не влюбляйся, а кадриться можешь. Глядишь, девка оживет. Она ведь как кукла стала. Только мы-то знаем, что она все внутри держит и не показывает. Ведать прочистили ей мозги, за месяц. Но мозги ладно, а душу никто не вылечил. Ей в церковь советовали сходить. Но тут, у немцев одни католики. Наших православных церквей нет. Вот и держит она все в себе, а на людях улыбается и строго командует. Специалист она хороший и все шифры знает. Поэтому ее и берегут. Была бы простой, давно б куда-нибудь бы сослали. Ой, смотри, светает уже.
— Да, скоро станет светло, и я тебя увижу, — с юморком произнес Григорий.
— Нет, все я побежала, а то попадет, — взволнованно произнесла Таня, и, вскочив с лежанки, протиснулась между столом и коленками Григория. Ее красивый силуэт был виден в просвете выхода и девушка, на секунду вернувшись, поцеловала солдата в щеку.
— Все. Извини, если что не так.
— Нет, все нормально. Титову только жалко.
— Не думай об этом. Это война и у нее свои причуды.
— Когда увидимся?
— Я тебе записку пришлю. Жди. Сообщу место и время. Хорошо?
— Да. А если я не смогу?
— Что ж, я все равно буду ждать.
— Чтобы ты ничего не подумала, слушай: если я не пришел — значит не смог! Это не означает, что я тебя разлюбил, или передумал встречаться. Просто не смог!
— Хорошо. Я все поняла. Я побежала. А что, и в правду полюбил, или просто тебе хорошо со мной?
— Такого чувства я ни к кому не испытывал.
— Какого?
— Давит изнутри и мешает думать правильно. Это — любовь? Значит, она родилась во мне.
— Такого со мной еще не было, мне ни кто в слепую в любви не признавался. Да так необычно.
— Со мной тоже такого не было.
— Хорошо. Извини, но нужно бежать. Все, целую!
Гриша вновь увидел в просвете выхода землянки ее фигуру, и что-то совсем живое зашевелилось в душе.