Book.

Если Айрис испытывала подозрения по поводу отношений мужа с неназванной женщиной, связанной с Юэном по роду «деятельности», то она не была одинока в этих подозрениях. Монтегю позднее утверждал, что он для того поставил фотографию «Пам» с нежной надписью на свой туалетный столик, чтобы посмотреть, как на это отреагирует его излишне любопытная мать. Не уберет ли она снимок? «Если бы мама и вправду принялась распоряжаться моими вещами, это стало бы последней каплей. Это единственный раздражающий меня поступок, которого она пока не совершала». Леди Суэйдлинг обратила-таки внимание на фотографию и потребовала от сына объяснений. «Я честно ответил ей, что это памятка кое о чем, что я делал… Откровенно говоря, не знаю, как она истолковала мои слова!»

Мать Монтегю принялась слать невестке в Нью-Йорк зашифрованные сигналы тревоги: «писала, что, по ее мнению, Айрис должна вернуться домой, как только позволит работа».

Отнюдь не исключено, что отношения между Юэном Монтегю и Джин Лесли были всего лишь романтическим притворством, шутливой игрой в флирт. Позднее, когда Айрис увидела фотографию и прочла горячую надпись, Монтегю стал ее уверять, что это была шутка, отголосок разведывательной операции и что между ним и Джин (как и между его и Джин alter ego) ничего не было. Возможно, жена ему поверила. Возможно, он сказал ей правду.

Сотворение личности майора Уильяма Мартина, сопровождавшееся флиртом с его невестой, было самой приятной частью задачи. Намного труднее — и намного важнее — было создать документальные свидетельства, которые немцам предстояло найти на его трупе. Если ложные сведения будут поданы чересчур в лоб, немцы распознают обман; если «перетончить» — они могут не понять намека. И каким должен быть уровень участников этой дезинформации? Майора Мартина предполагалось представить кадровым офицером, чей самолет потерпел катастрофу по пути из Великобритании в Гибралтар. Он не мог иметь при себе боевых приказов или планов операций, поскольку такие документы ни за что не доверили бы курьеру, а переслали бы дипломатической почтой. Более того, сообщение, содержащее совершенно секретную информацию, скорее всего, отправили бы радиошифровкой. Поэтому решили, что фальшивые сведения будут содержаться в частных письмах одних офицеров другим, причем офицеры должны быть достаточно высокопоставленными, чтобы противник принял эти сведения всерьез. Тут нужны были имена, хорошо известные немцам. Послание из Лондона в Алжир от одного малозначащего штабного офицера другому «не имело бы должного веса». Задача, как ее видел Монтегю, заключалась в «фабрикации документов такого уровня, чтобы они имели стратегический эффект, причем даже после долгого и всестороннего их изучения недоверчивыми и хорошо натренированными умами, изначально настроенными весьма скептически». Еще сложнее было решить, в какие выражения облечь дезинформацию. Если Сицилия будет названа фиктивной, отвлекающей целью, но немцы распознают обман, то они поймут, что Сицилия — цель реальная. Вместо того чтобы ввести противника в заблуждение, операция откроет ему глаза.

Монтегю подошел к фабрикации писем так, словно участвовал в судебном процессе и намеревался ввести противную сторону в заблуждение, подсовывая ей специально подобранные ложные улики. Это была, вспоминал он позднее, «голубая мечта адвоката-мошенника». Он определил три главных принципа, на которых должно было основываться написание письма или писем:

1. Отвлекающая цель [т. е. Греция, Сардиния или и то и другое] должна быть мимоходом, но вполне определенно обозначена как реальная.

2. Два других места должны быть обозначены как отвлекающие цели, одно из них — Сицилия, а второе добавляется для того, чтобы немцы, если они распознают обман, не сосредоточили внимание только на Сицилии.

3. Письмо должно быть неофициальным, «для доставки офицером лично», но не таким, какие пересылаются дипломатической почтой; оно должно содержать замечания личного характера и следы личной дискуссии или указания на договоренность, из-за которой послание не идет по обычным каналам связи.

Монтегю набросал первый вариант: письмо от генерала сэра Арчибальда («Арчи») Ная, вице-шефа имперского Генштаба, генералу сэру Гарольду Александеру в Тунис. Най был в курсе всех военных операций. Александер командовал 18-й группой армий, находясь в подчинении у генерала Дуайта Эйзенхауэра. Два британских генерала хорошо знали друг друга и занимали достаточно высокие посты, чтобы быть полностью осведомленными о стратегических планах. Гарольд Александер доблестно воевал в Первой мировой войне, но многие считали его человеком небольшого ума. Один соратник даже назвал его (не вполне справедливо) «деревянной башкой». Вместе с тем он был воплощением британской воинской дисциплины и бодрости; прямой, собранный, он всегда выглядел «так, словно только что побывал в парной бане и у массажиста, хорошо позавтракал и получил письмо из дома». Что более существенно, он был, вероятно, самым известным британским военачальником после Монтгомери, и позднее именно ему Эйзенхауэр поручил командовать наземными силами на Сицилии. Немцы мгновенно должны были понять, кто это такой и насколько он важен.

Генерал сэр Гарольд Александер, командир наземных сил союзников, который обычно выглядел так, «словно только что побывал в парной бане и у массажиста, хорошо позавтракал и получил письмо из дома».

Черновик, написанный Монтегю, был непринужденным дружеским посланием одного члена высшего командования другому, где намерения союзников не были обрисованы прямо, но имелись важные замечания, брошенные вскользь, которых внимательный читатель не мог не заметить. Были упомянуты некие споры о том, что выбрать в качестве отвлекающей цели — Сицилию или Марсель; говорилось о выборе мест для высадки на Сардинии. Кроме того, письмо содержало малосодержательную болтовню об американских союзниках («Станет ли Эйзенхауэр двигаться вперед со своей скоростью?»), привет от общего друга («Наилучшие пожелания от такого-то» [назван один из генералов]) и беззаботное подшучивание над самодовольством Монтгомери, выигравшего битву под Эль-Аламейном.

Монтегю считал, что нашел верный подход, что в письме сотворена именно такая смесь «чисто личного с неофициально-служебным», какая нужна. Он был очень доволен результатом. Однако его непосредственные начальники — нет. Лондонский контрольный отдел (ЛКО) — комитет, осуществлявший общее руководство дезинформацией, — предложил менее амбициозный план, заявив, что «письмо должно касаться военных вопросов частного характера и уровень корреспондентов не должен быть высоким». 11 марта Джонни Беван, глава ЛКО, вылетел в Алжир для встречи с Дадли Рэнджелом Кларком, отвечавшим за дезинформационные аспекты операции «Хаски» — вторжения на Сицилию. Кларк тоже считал, что операция «Фарш» метит слишком высоко. Он предложил привести в письме лишь фальшивую дату планируемого вторжения и ничего не говорить о его месте.

В течение последующего месяца письмо не раз пересматривалось, переписывалось, исправлялось: старшие офицеры разведки, начальники штабов, другие чины — все хотели внести свою лепту. Если тебе пришла в голову хорошая мысль, то одна из опасностей, которыми это чревато, состоит в том, что сообразительные люди, видя, что мысль хороша, лезут поучаствовать. Как и большинству романистов, Монтегю не нравился процесс редактирования. Ему не нравилось разжижение замысла. Ему не нравилось, что начальники, используя преимущество в звании, портят план, в который он вложил столько времени, сил и души. И, самое главное, ему не нравился Джонни Беван.