Но это если прислушиваться.
Танк был чудовищен. Постоянно шевелящиеся гусеницы доставали до крыш домов, а башня сверкала где-то высоко-высоко над ними. Ствол пушки, толщиной с железнодорожную цистерну, тоже все время двигался, как будто выискивая, куда бы влепить соответствующих размеров снаряд.
— Ну что, впечатляет? Эй! Ты куда смотришь? Вниз, вниз смотри!
Борис перевел взгляд вниз: мелькнули ужасающих размеров пулеметы, люк, больше похожий на ангарные ворота.
— Ниже!
Грязное, в каких-то бурых подтеках брюхо исполина, и под ним совершенно не к месту — легкий ажурный столик и такой же стул. На стуле развалился маленький пузатый человечек в шикарном фраке и буденовке с красной звездой. Лицо у человечка гладкое, лоснящееся, улыбка ехидная. А глаза грустные.
— Наконец! Приветствую вас, Борис Алексеевич! Разрешите поздравить с началом!
И голос у него красивый, уверенный — приятно слушать. Такие голоса бывают у политиков, священников и страховых агентов.
— С каким началом?
— Как с каким, Борис Алексеевич? Ну, что вы, право.… С началом восстановления конституционного порядка, конечно. А вы что подумали?
— Конституционный порядок.… А что это?
Человечек взял со стола запотевшую бутылку «Вайнаха», щедро плеснул в пузатый бокал.
— Будешь? А… ты же спишь! — Человечек медленно выцедил бокал, блаженно улыбнулся. — Какая все же это прелесть — не то, что какой-то там дагестанский!
Борис судорожно глотнул.
— О чем это мы? А! Ну, даете вы, Борис Алексеевич! Одичали тут совсем. Конституционный порядок — это конституционный порядок! Это право на жизнь, на работу, на свободу перемещения. На что там еще? Это право платить налоги, делать вид, что выбираешь президента. Самому выбираться.… Ну, это тебе не грозит. Право пить водку, смотреть рекламу. Мало тебе? Право спокойно ходить по улицам, даже вечером. Ты хочешь ходить спокойно по улицам?
— Хочу, — согласился Борис. — А ты думаешь этого всего можно достичь? Танками?
Человечек налил еще бокал, выпил — теперь залпом.
— А ты как хотел — пряником? Опомнись, мы, где живем? Кстати, ты как себе представляешь дальнейшие действия?
Борис задумался.
— Ну, подойдут к городу…
Человечек налил еще бокал и рассматривал его на свет.
— Встанут кольцом, — неуверенно продолжил Борис. Человечек хмыкнул, и Борис упрямо повторил: — Да, встанут!
— И что дальше?
— Дальше? Блокада и переговоры. Ну,… еще, может, короткие вылазки спецподразделений.
Человечек поперхнулся коньяком, закашлялся.
— Кто? Кхм, кх! Какие-какие подразделения?
— Специальные… — еще более неуверенно протянул Борис.
— А! Это которые впятером с полками справляются? Телевизора насмотрелся? Ты бы еще про психотропное оружие вспомнил!
Борис смутился.
— А что, нет таких? Совсем?
— Если и есть, у них более важная задача! — отрубил человечек отряхиваясь. — Президента, например, охранять.
— Так что же — снова, как в ноябре? Нет, не может быть, второй раз так не будет. Видели же, что так нельзя? Видели! Значит — блокада и переговоры.
— Что-то расхотелось мне коньяку, — объявил человечек и налил полный бокал густого красного вина. — Может и так, может и блокада. Да только спешить ведь надо.
— Зачем спешить? — Борис завистливо смотрел, как вино медленно переливается из бокала в глотку пузатого человечка.
— Зачем? — Человечек вытер рот салфеткой. — Да мало или… Престиж страны, гордость, воодушевление от победы, от единой цели. Знаешь, есть такое понятие — маленькая победоносная война? Знаешь! Вот и тут…
Борис знал это определение и даже во сне почувствовал озноб.
— Но ведь тогда будут жертвы? И немаленькие…
— Подумаешь! Вспомни историю.
— Как это, подумаешь! — возмутился Борис. — Объяснять придется — сейчас все-таки не тридцатые года!
Человечек закрыл глаза, подумал, как будто решая, стоит ли говорить.
— Уверен? Не беспокойся — объяснят.
— Как?
— Как, как… — передразнил пузатый. — По-разному. Например, тем, что вас спасать срочно надо было.
— Нас? Меня?
— Не будь занудой! Не тебя лично — русских. Эх, Боря знаешь ли ты, что лет через десять почти вся страна будет уверена, что в Чечне за время власти Дудаева было вырезано 25 000 русских.
— Сколько?!
— Двадцать пять тысяч, — медленно повторил человечек. — Ну, в крайнем случае — двадцать. Я не шучу.
Борис аж задохнулся.
— Да это же.… Подожди, подожди… это же по …
— Не трудись, — человечек вытащил из кармана калькулятор, пощелкал клавишами. — Итого имеем: в среднем по двадцать одному и четыре десятых человека в день.
— Но это же бред!
— Почему? — вкрадчиво осведомился человечек. — Потому, что ты так говоришь? А кто ты такой? Почему тебе должны верить?
Борис растерялся.
— Сотни и тысячи людей будут повторять и повторять эти цифры. Они будут произноситься из телевизоров, печататься, разноситься Интернетом. Что против этого твое мнение?
— Но я же здесь был!
— И что?
— И знаю, что это не так!
— И что? — повторил человечек. — Знай, ради бога. Да только, почему тебе должны верить? Может, ты врешь, может, забыл, может, не видел. Может, тебе заплатили. Может, ты вообще идиот?
— Кто? — закричал Борис. — Нет, подожди. Не может быть! При чем здесь верить или не верить? Мозги же должны быть? Элементарный здравый смысл!
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался человечек.
— Точно — здравый смысл! — обрадовался Борис. — Двадцать человек каждый день!
— Двадцать один.
— Двадцать один! Двадцать один убитый каждый день! Каждый! Сто пятьдесят в неделю! И так три года! И это в городе, где работают телефоны, транспорт, предприятия. Да все бы все знали. Сразу! А уж слухи! Неужели непонятно, что, будь, так русские через месяц побежали бы, куда глаза глядят. Все побежали бы! В панике! Бросая все! Неужели непонятно?
— Через месяц?
— Ну, через два. Неужели непонятно? Неужели трудно представить?
— Кому это нужно — понимать, представлять? — усмехнулся человечек. — Тем более считать? Боря, а ты сам-то хоть знаешь, сколько было убито?
— Откуда? Как это вообще можно будет узнать?