Их целью было вводить врага в заблуждение. Они строили фальшивые подводные лодки и «спитфайры», маскировали танки под грузовики и даже успешно спрятали от глаз врага часть Суэцкого канала, с помощью поворотных зеркал и прожекторов создав в небе «слепое пятно» в 9 миль шириной.
В качестве вершины своей военной карьеры Маскелайн помог армии одержать победу в битве при Эль-Аламейне, с помощью целого набора «трюков, уловок и хитрых штук» убедив Эрвина Роммеля, что британцы скорее начнут контратаку с юга, нежели с севера. В 1942 году «банда колдунов» построила около двух тысяч фальшивых танков и даже начала тянуть поддельный водопровод якобы для снабжения водой этой несуществующей армии. Наполовину построенный водопровод немцы легко засекли с воздуха; работы шли медленно, и это, казалось, убедило немцев, что до ноября им не следует ждать британского наступления. Роммель отправился в отпуск, наступление британцев началось 23 сентября. После того как победа была одержана, Черчилль лично воздал должное «отличной системе маскировки», которая сделала ее возможной.
Таким образом, чтобы заставить завод «Де Хавилланд» исчезнуть в клубах дыма от фальшивой диверсии, Маскелайн был идеальной кандидатурой. По свидетельству Чарльза Фрезер-Смита, который занимался снабжением секретных служб разнообразными боевыми приспособлениями (впоследствии он был увековечен как Кью в романах о Джеймсе Бонде), Маскелайну предложили сделать так, чтобы «с воздуха завод выглядел полностью разрушенным». После консультаций с Таром Робертсоном и полковником сэром Джоном Тернером, руководителем службы маскировки Министерства военно-воздушных сил, план фальшивой диверсии на заводе стал обретать форму.
Поначалу участники группы предложили застелить крыши заводских помещений асбестовыми листами и развести на них сильный огонь, который, несомненно, будет замечен германской авиацией. Однако Мастерман наложил вето на эту идею, указав, что пламя станет чрезвычайно заманчивой целью для самолетов люфтваффе: «Немцы могут попытаться добомбить завод, пока не потушен пожар». Вместо этого было решено использовать камуфляжную сеть, столь убедительно сделанную, что и с земли, и с воздуха будет казаться, будто на заводской электроподстанции взорвалась бомба огромной силы.
Специалисты по камуфляжу изготовили четыре модели трансформаторов из дерева и папье-маше, покрасив их в металлический серый цвет. Два из них должны были быть смяты, как будто брошенные на бок силой взрыва. Тем временем настоящие трансформаторы укроют сетью и листами гофрированного железа, разрисованными таким образом, что с воздуха на их месте будет видна «громадная воронка». В ночь «диверсии» огромные деревянные ворота подстанции, выкрашенные зеленой краской, будут заменены на другие зеленые ворота, разбитые и покореженные.
Стены здания меньшего размера будут затянуты брезентом, разрисованным под полуразрушенные остатки кирпичной кладки, а остальные стены покрыты сажей, будто от взрыва. По территории завода в радиусе 100 футов будут разбросаны булыжники и строительный мусор. Полковник Тернер заверил Тара, что пилоты-разведчики, равно как и германские агенты, которых отправят изучить нанесенные заводу повреждения, будут полностью введены в заблуждение.
Чапмен передал фон Грёнингу: «FFFFF УОЛТЕР ГОТОВ К ОТПРАВКЕ. НАЧИНАЙТЕ ГОТОВИТЬСЯ К МОЕМУ ВОЗВРАЩЕНИЮ. Ф.».
Военные метеорологи, приняв во внимание прогнозы погоды и движение Луны, рекомендовали устроить фальшивую диверсию в ночь с 29 на 30 января, когда ночь будет темной, но малооблачной, что позволит немцам разглядеть результаты проделанной работы. Кроме того, луна этой ночью взойдет лишь в 2.30 ночи, и у организаторов будет как минимум три лишних часа темноты для устройства представления.
Однако создание убедительных декораций было лишь половиной дела. Чтобы убедить немцев, о диверсии должна написать пресса, причем годилось лишь одно издание — The Times, «Громовержец», газета британского высшего общества. Через The Times Эдди должен был подавать сигналы о себе фон Грёнингу, и вот теперь МИ-5 собиралась использовать тот же канал, чтобы обвести немца вокруг пальца.
Главным редактором The Times был Роберт Баррингтон-Уорд, образчик журналистской неподкупности и университетский однокашник Джона Мастермана. Несмотря на это последнее обстоятельство, Мастерман предупредил коллег, что убедить редактора принять участие в игре будет «крайне сложно». Мастерман вкратце описал ему ситуацию, подчеркнув исключительную важность фальшивой диверсии, и спросил, не согласится ли газета «утром в субботу опубликовать пару строк о происшествии». Баррингтон-Уорд отказался — вежливо и с сожалением, но решительно заметив, что «он был бы рад помочь, но сама идея о том, что The Times опубликует заведомую фальшивку, категорически противоречит политике издания. Не только репутация, но и общественная полезность газеты базируется исключительно на принципе, в соответствии с которым The Times никогда не публикует сообщений, в правдивости которых не уверена». Мастерман возразил: в конце концов, пара строк ложной информации сама по себе — мелочь. Однако Баррингтон-Уорд был непреклонен: «При всем уважении к вам — нет».
Формально редактор The Times был прав: когда независимая газета, пусть даже в военное время, публикует заведомую фальшивку, она перестает быть не только независимой, но и газетой. Баррингтон-Уорд также предостерег Мастермана от попыток протащить эту историю в прессу через Министерство информации: в этом случае либо придется лгать газетчикам, либо, что еще хуже, вовлекать их в заговор, что в стратегической перспективе непременно приведет к катастрофе, ведь большинство репортеров в принципе не способны хранить секреты. Вместо этого Баррингтон-Уорд посоветовал Мастерману обратиться к тем своим коллегам, которые, возможно, придерживаются менее строгих этических принципов: к примеру, в Daily Express или Daily Telegraph. Мастерман не привык к тому, чтобы ему читали лекции по этике. Оба чувствовали себя весьма неловко и, пожав друг другу руку, договорились считать этот разговор «несостоявшимся».
Артур Кристиансен, редактор Daily Express, был, по всей видимости, менее щепетилен или более патриотично настроен, а может быть, и то и другое разом. Он также указал, что в рамках подобного обмана «ему придется публиковать в газете заведомо ложные факты», но тем не менее был рад помочь. Ему искренне нравилась идея обмишурить немцев, однако, заметил он, правила цензуры, действующие во время войны, запрещают ему публиковать заметки, которые могут воодушевить врага. Сообщение о разрушении жизненно важного авиастроительного предприятия явно подпадало под категорию запретных для публикации, и в случае, если оно все-таки выйдет в его газете, «цензоры, едва прочитав, оборвут ему телефон». Они сошлись на компромиссе: Кристиансен опубликует ложную новость, но лишь в первом выпуске газеты, который отправляется в Лиссабон, откуда, через немецкое консульство, расходится по Германии и оккупированным территориям. Если немцы обнаружат, что заметка вышла только в первом выпуске, они, несомненно, придут к выводу, что цензор, прочитав ее, запретил к публикации в последующих выпусках. Мастерман быстро набросал несколько строк о событии, которое не происходило и никогда не произойдет. Кристиансен, ухмыляясь, переписал заметку журналистским языком.