— Ворота! Быстро!
Кривков уже откидывал запор на крепких, добротных створках. В избе завозились, послышался женский голос, но тут во двор въехали всадники, и сразу стало тесно. Двое десантников и крестьянин спрыгнули с коней, Петр сразу же повел животных в глубь двора, Ратовский тем временем закрыл ворота. Капитан остался снаружи держать окна, что выходили на улицу, а значит, здесь старшим становился Говорухин. Кривков заметно хромал, брать его в дом было бы опасно.
— Кривков, остаешься во дворе, Ратовский с нами внутрь! Пошли, быстро.
Они взбежали на крыльцо, и Ратовский уже отскочил к перилам, готовясь бить своей длинной и чудовищно сильной ногой в дверь, но тут вперед шагнул Петр Николаевич. Крестьянин дернул на себя ручку, дверь со скрипом отворилась.
— Пьяны же, сволочи, — пробормотал он. — Весь двор обоссан. Ну, с богом!
* * *
Чекменев внимательно следил за четырьмя окнами. Он успел подхватить повод коня младшего лейтенанта и привязал его вместе со своим к скамейке у забора, третья лошадь отбежала, впрочем, ее можно поймать позже. В доме завозились, забегали лучи карманных фонарей. Послышались приглушенные крики, завизжала женщина, и тут же ударил выстрел из нагана. Капитан скрипнул зубами — все-таки десантники напороли. Как же эти ребята отличались от его бойцов, тех, что сложили голову два месяца назад во время отчаянного наступления 328-й стрелковой дивизии. Они были сильны, наверняка отлично бегали и хорошо стреляли, знали и умели многое, но в своих разведчиков Чекменев прежде всего вбивал умение мгновенно реагировать на опасность. Прогремела автоматная очередь, что-то тяжело упало. Снова завизжала женщина, рявкнул что-то матерное Петр Николаевич, и тут же раздался даже не крик, а рев Говорухина: «Лежать, ЛЕЖАТЬ, ТВАРИ!!! Всех положу к е…й матери!» Распахнулась дверь на улицу, кто-то скатился с крыльца, по лестнице прогрохотали сапоги, тут же, судя по глухому удару и сдавленному воплю, скатившегося угостили прикладом. Со двора донесся рык Петра Николаевича: «Выходи, с-с-суки, и чтоб без шуток мне!», и на улицу выбежали, пригибаясь, четыре человека в кальсонах и рубахах, за ними выскочили колхозник и двое десантников.
— Лежать! — рявкнул один из парашютистов и свалил в снег пленного.
Остальные упали сами. Если они были пьяны, то, похоже, хмель быстро выветривался.
— Кривков, — крикнул капитан, — где командир и Ратовский?
— Есть! — невпопад ответил десантник. — Вальку ранили в плечо, пистолет из-под подушки достал! А Говорухин его срезал! И еще одного, тоже дергался!
Кривков был почти невменяем от пережитого возбуждения. Из калитки вышел младший лейтенант — бледный, с дергающимся лицом. В правой руке он держал автомат, левой машинально, как учили, пытался засунуть в карман разорванный индивидуальный пакет — разведчик не должен оставлять следов.
— Товарищ капитан… — начал он звенящим голосом.
— Отставить, — спокойно приказал Чекменев. — Что с Ратовским?
— Я его перевязал, — младший лейтенант взял себя в руки, надо признать — быстро. — Рана легкая — по мясу скользнуло, навылет.
— Ладно, пошли, — махнул рукой капитан. — Ведите их.
— Встать, — приказал Говорухин, теперь уже спокойно.
Один из лежащих поднял залитое кровью лицо:
— Не пойду, — хрипло сказал и выматерился.
— Хорошо, — дико усмехнулся десантник и, подняв автомат, всадил короткую очередь в землю рядом с головой пленного.
Тот с воем откатился, навалившись на другого пленного, и быстро вскочил.
— Вперед и без глупостей, — приказал Антон.
Трое десантников повели захваченных к площади, из калитки вышел, осторожно надевая ватник, Ратовский. Встретившись взглядом с капитаном, он опустил глаза и, взяв винтовку наперевес, побежал за товарищами. Чекменев поморщился — выговор подождет, сейчас нужно сделать дело. Петр Николаевич привел убежавшего коня, затем открыл ворота и вывел со двора еще троих.
— Пал Лексеич, — сказал он хрипло, передавая капитану поводья, — товарищ капитан, ты мне его обещал, помнишь?
Чекменев посмотрел в глаза колхознику и медленно кивнул.
— А что новенькие? — спросил он, ведя в поводу трех коней.
— Командир у них стоящий, — сказал колхозник, приноравливаясь к шагу хромого капитана. — Сразу как дал — одного, другого… А Валька сплоховал. На него наган подняли, а у него-то тоже в руке… Не выстрелил. Мальчишка он.
Капитан вздохнул:
— А других у нас нет. Впредь ему наука будет.
Они вышли на небольшую площадь, где дома расходились в стороны, открывая пространство шириной метров двадцать. Посередине стояли четверо пленных, перед ними с оружием на изготовку — десантники.
— Говорухин, следи за ними, — приказал Чекменев, — остальные примите коней.
Капитан видел, что из-за заборов за ними наблюдают сельчане, некоторые даже вышли на площадь, но близко не подходили. Это было то, что нужно, вместе с колхозником он подхромал к четверым, те дрожали уже не от холода, а от страха.
— Сазонов, — кивнул на первого Петр Николаевич.
— Бывший сержант РККА Сазонов Егор Петрович, — громко, на всю площадь сказал Чекменев. — Дезертировал и добровольно сдался в плен. Вступил в полицию. Четвертого октября лично расстрелял в селе Горелое семью командира Красной Армии.
Предатель вздрогнул и затравленно огляделся. Капитан видел, как несколько крестьян подошли ближе, чтобы лучше слышать, и шагнул к следующему.
— Это Жмыхов, — сказал Петр.
— Бывший красноармеец Жмыхов Алексей, — крикнул Чекменев, — дезертировал с призывного пункта, пошел в полицаи! Тринадцатого октября выдал немцам колхозника Семена Ивановича Проклова, помогавшего Красной Армии! Сам! Слышите, сам надел Проклову петлю на шею!
Народу на площади стало заметно больше, люди молча смотрели на простой и страшный суд, где невысокий хромой человек с красной лентой на шапке обвинял четырех других в иудиных преступлениях.
— А этого я сам, — внезапно севшим голосом сказал Петр Николаевич, — сам объявлю.
Немцы появились в районе внезапно, просто однажды днем в село въехали три мотоцикла, а чуть погодя — колонна грузовиков. Деревенская фельдшерица, Софья Соломоновна Жеребкина едва успела подхватить двоих дочерей и вбежать во двор к соседям. Моторины приняли Софу без колебаний и спрятали всех троих в погребе — соседи ведь, двадцать лет бок о бок, чуть ли не родня. Фельдшерица приехала в деревню из города в далеком, 21-м году, тоненькой девушкой, вышла замуж за местного парня и уже давно была для всех Софка, Софушка, а с возрастом и Соломоновна. Жеребкина приняла чуть ли не всех младенцев в деревне, лечила покалечившихся, добилась в райцентре, чтобы в деревне оборудовали медпункт. Муж ее умер незадолго до войны, старшие сыновья, как и у Моториных, были в армии, и Жеребкина осталась с дочками — Оленькой и Танюшей. Моторины укрыли соседей, а вечером, когда большая часть немцев уехала, Петр Николаевич пошел на кордон, к брату-леснику. Прятать Софью в селе было опасно, и колхозник хотел просить вдовца приютить Жеребкиных у себя. Моторин-старший поворчал для порядка, а потом велел вести баб, поскорее от греха — припасов хватит, да и скотина на кордоне имелась. Обратно Петр Николаевич шел радостный — и тому, что Софа с дочерьми будут в безопасности, и тому, что брат его с годами остался прямым, правильным мужиком, да и, чего греха таить, тому, что теперь можно не бояться, если немцы придут с обыском. Домой он вернулся уже в темноте. Двор встретил его странной, недоброй тишиной. Шарик, что обычно радостно лаял хозяину за пол-улицы, молчал, и Моторин, вне себя от подступившего ужаса, подбежал к калитке… Он нашел их за домом — жену, двух младших сыновей, Софу, Олю, Таню, всех шестерых. Их расстреляли, потом, для верности, проткнули штыками, да так и оставили лежать в пыли; над лужами засохшей крови роились мухи. Петр Николаевич не помнил, сколько он простоял там, не в силах пошевелиться. Он не помнил, как тайком, задами, к нему пробрались соседи, как копали могилу по очереди, и двое мальчишек стояли у ворот, следя, не идут ли по улице немцы… Три молодухи и одна старая бабка, что не побоялись прийти среди ночи помочь схоронить по-человечески, не смели выть, и плакали молча, обмывая истерзанные тела. Лишь когда мертвых опустили в яму, Петр встал с колен и подошел к могиле. Взяв горсть земли, он бросил ее на завернутые в простыни трупы и отошел в сторону. Мужики закопали погибших и молча разошлись, уводя женщин. Лишь один, старик, задержался. Даже в темноте избегая смотреть в лицо Моторину, он сказал, что выдал свой. Односельчанин. В ту же ночь Петр ушел из деревни. Через два дня, на лесной дороге немецкий мотоцикл налетел на неведомо кем натянутую веревку. Водителю свернуло шею, а пулеметчика зарубил топором выскочивший из кустов бородатый мужик. Так у Петра Николаевича появились винтовка и пулемет, с которыми он и пришел в макаровский отряд. Партизанские разведчики, которыми руководил из лагеря раненый Чекменев, выяснили, кто выдал Моториных, и когда Петр узнал, что капитан с парашютистами собирается уничтожить полицаев в Борах, он подошел к командиру и, глядя ему в глаза, сказал: «С вами пойду». Чекменев только кивнул.