Женя, теперь уже Женька, Жека, научился давать сдачи, но страх побороть так и не сумел. Закончив школу, он начал работать на ЗИСе и теперь наконец мог помогать семье деньгами. Мама продолжала бороться за отца, писала и в наркомат, и Калинину, даже Сталину. Она доказывала, что ее муж — член партии с 1918 года — не мог быть предателем, но все было напрасно. А Женька однажды поймал себя на мысли, что лучше бы мама перестала писать, пока не стало хуже. Он ненавидел эту свою подлость, но страх был сильнее — за себя, за маму, за брата и сестру.
Когда началась война, Протасова призвали в армию. Как квалифицированный рабочий, закончивший восемь классов и школу ФЗУ, Женька был отправлен в танковую школу. Учиться было легко, да и сама армейская жизнь казалась не такой уж тяжелой, в конце концов, в его жизни был поворот и покруче. Но страх никуда не делся. Когда на политинформации комиссар сказал о врагах и шпионах, что подняли голову в это тяжелое время, о необходимости хранить бдительность, Протасов сжался в комок — ему показалось, что все смотрят на него. Отправку на фронт он воспринял с облегчением. Ведь если он сумеет отличиться, совершит подвиг — это как-то поможет маме, и она окажется не только женой врага народа, но и матерью героя.
Казалось, ему наконец повезло — младший сержант Протасов попал в знаменитую 4-ю танковую бригаду, о которой писали в газетах, да еще в отмеченный наградами экипаж старшего лейтенанта Петрова… Но война оказалась совсем не такой, как в книгах. Холод, грязь, четыре часа сна в сутки и холодный сухой паек — ничего героического. На Наре они четыре дня стояли в обороне, каждый день меняя позицию. Утро начиналось с того, что геройский экипаж старшего лейтенанта Петрова с угрюмым матом рыл окоп для танка. Затем начинались часы напряженного ожидания, Безуглый и Осокин громко рассуждали, появятся немцы или нет, старший лейтенант сидел молча, не вступая в разговор. И все это время мимо шли, вернее, бежали, остатки наших разбитых частей — без оружия, без командиров.
А потом был тяжелейший марш на Чисмену, глупая ошибка с бревном и страшные слова командира: «Еще одна такая контра — Особый отдел с тобой разбираться будет». Женька не понимал: старший лейтенант сказал в сердцах, он, скорее, даст в зубы, в крайнем случае — пристрелит лично, но не выдаст своего человека. Наводчику казалось, что теперь в глазах Петрова младший сержант Протасов — абсолютно бесполезный, если не вредный, человек. Одним словом, враг, а узнать, что Женька еще и сын врага, это вопрос времени. И хотя командир больше ни разу не сказал ничего подобного и даже хвалил своего наводчика, Протасов замкнулся в себе. Дважды ему казалось, что жизнь все-таки повернулась к нему лицом, первый раз, когда в бригаду приехали делегаты, и потом после парада. Но каждый раз отступивший было страх возвращался, и Женька вздрагивал, если слышал, как его зовет командир.
Этот бой — первый для него — что-то изменил в наводчике. Он увидел смерть, на его глазах люди падали на снег и больше не поднимались. Когда немецкая зенитка при нем сожгла БТ, Женька вдруг понял — то же самое в любой момент может случиться с ним. Один снаряд, один осколок, вроде тех, что иссекли лицо командира, и младший сержант Протасов перестанет жить. Такая мысль странным образом перечеркивала его страхи. Впервые за три с лишним года Женька почувствовал себя по-настоящему живым. Младший сержант Протасов все еще боялся, но это был ужас перед боем новичка, «небывальца», хотя со стороны, наверное, перемену вряд ли заметили. Он все еще вздрагивал от окриков командира, он двигался, как во сне, но теперь Женька изо всех сил старался победить свой страх, потому что от этого зависела его жизнь и жизни его товарищей.
Когда поступил приказ идти обратно, младший сержант твердо решил — он все расскажет Петрову. Командир поймет, ведь понял же тогда в школе Михаил Матвеевич. Загружая вместе со всеми снаряды, Женька улыбался, и Безуглый ехидно прошелся по этому поводу, и они смеялись все вместе, а потом командир сказал, что он после первого боя сам смеялся, как дурак, — истерика случилась. Протасов чувствовал, что в нем растет какое-то бодрое, радостное напряжение, он уже собирался подойти к Петрову… И тут старший лейтенант вдруг сам остановил наводчика и спросил: «Ты мне ничего сказать не хочешь?»
Женьку словно ломом ударили. Что может означать этот вопрос? Петров что-то знает? Почему он ждал, пока уйдут водитель и радист? Вся Женькина решимость, вся его радость словно испарились, в душе снова зашевелился знакомый, липкий страх. Но Петров вдруг начал говорить о том, что в бою боятся все, ничего стыдного в этом нет. Женька понял — командир просто хочет помочь, и от этого стало только хуже, стыднее. И когда старший лейтенант приказал идти спать, наводчик не нашел силы начать разговор, к которому так готовился.
* * *
Танкистов подняли в шесть двадцать. С юго-запада доносился грохот дальнего боя, откуда-то вдруг сразу стало известно, что пехота уже штурмует Козлово. Пока расчехляли машины, с КП полка быстрым шагом, почти бегом, прибыли Гусев и Бурда и тут же вызвали командиров взводов. Совещание было коротким. Комбат сообщил, что мотострелковый батальон действительно в шесть утра атаковал Козлово и сейчас вроде бы продвигается к деревне. Мы все знаем, как пехота продвигается без нас, так что, товарищи танкисты, быстро достали карты, у кого есть, сейчас я до вас донесу Батины планы, а потом мы сядем в танки и поедем работать без промедления. Потому что наши мотострельцы, как пить дать, уже легли и неукротимо ждут, когда же мы приедем закрывать их броней.
Планы Бати сложностью не отличались: первый батальон поддерживает атаку Лушпы (кто-то вполголоса выругался), второй обходит Козлово с севера и вместе с 27-й бригадой блокирует село, а потом штурмует с севера. И хватит скулить, гвардейцы, позавчера на митинге клялись оправдать высокое звание? Клялись. Да и не на жестянках же старых в лоб лезть, сами подумайте. Так что пять минут на завтрак, когда потом поедим — неизвестно, и по машинам.
Прибежали бойцы штабной роты, таща котелки с горячей кашей и чаем. С утра есть не хотелось совершенно, и Петрову пришлось заставлять экипаж питаться — для боя нужны силы. Командир чувствовал, что его пошатывает. Он спал всего два часа, и теперь глаза слипались, но старший лейтенант знал: при первых же выстрелах это пройдет. Комвзвода, давясь, глотал горячую кашу с мясом, похоже, еще вчерашнюю, но заботливо разогретую заново.
— По машинам! — скомандовал Гусев.
Экипаж сунул котелки красноармейцу, что, переминаясь с ноги на ногу, ждал, пока танкисты докушают.
— Доешь за нас, браток, — великодушно разрешил Безуглый.
Он хлопнул бойца по плечу и вместе с водителем побежал в обход машины. Петров было шагнул за ним, но потом, словно вспомнив что-то, повернулся к Протасову:
— Жень, ты, главное, внимательней. Ты вчера хорошо держался, так и продолжай.
При этих словах наводчик прямо расцвел, и старший лейтенант не мог не улыбнуться:
— А боятся все — даже Сашка Безуглый. Ладно, полезли.
Он сам уже чувствовал знакомый озноб. Взбежав по лобовой плите, Петров открыл люк и нырнул в башню. Остывшее сиденье холодило даже сквозь ватные штаны, внизу Безуглый, разгоняя страх, стал выводить красивым баритоном: