Сейчас, шагая под руку с комиссаром, Берестов перебирал в уме события последних 25 лет. Что ни говори, а жизнь получилась не самая плохая и не самая короткая. И уж во всяком случае, жаловаться на скуку ему не приходилось. Юность прошла в боях с германцем, и, похоже, состариться немец не даст. Он был силен, этот враг образца 41–го года, много сильнее, чем двадцать пять лет назад. Да и война изменилась — теперь сражались моторы, броня, и авиация выступала по-настоящему грозной силой. Единственное, что осталось прежним, — это русское разгильдяйство, авось и нежелание понять, что ошибки здесь оплачивают кровью…
Гольдберг снова споткнулся, и Андрей Васильевич придержал его за локоть. Ситуация была комичной: он, русский дворянин, офицер Русской императорской и Белой армии, ведет под руку слепого красного комиссара, да еще еврея в придачу. Берестов беззвучно рассмеялся. Нет, он ничего не забыл и не простил, но сейчас понимал, что с комиссаром ему повезло. Впрочем, ему всегда везло. Старший сержант, обернувшись, посмотрел на взвод. Люди шагали ровно, никто не отставал и не вырывался вперед. Отряд продолжал отмерять километры по освещаемой фарами танков просеке.
Они двигались по ночам, с рассветом отгоняя машины под прикрытие деревьев, все дальше углубляясь в леса. Не раз и не два случалось Волкову наблюдать из кустов, как по русским дорогам катятся немецкие грузовики и мотоциклы, не ведая, что в ста метрах от них русские танки развернули башни на шум двигателей. Надо сказать, оба Т–26 связывали роту похлеще любого раненого. В довоенных фильмах грозные машины летали, как ласточки, прыгали через окопы, давили вражеские пулеметные гнезда. А в жизни у танков глохли моторы, слетали и рвались гусеницы. На танке Петрова гусеницы сращивали три раза, на танке Турсунходжиева — четыре, немецкий бензин был хуже по качеству, чем наш, и это добавляло хлопот. Но тяжелее всего было с реками и прочими водными преградами. На вторую ночь, двигаясь по разбитой грунтовке, они вышли к речке, да и не речке, ручью, шириной от силы четыре метра, правда, вдоль берегов ручейка тянулась заболоченная низина. Через это недоразумение был перекинут простой бревенчатый мост, и хотя знака рядом с ним не имелось, всем сразу стало понятно, что по этому сооружению можно провезти в лучшем случае грузовик. Дно у речки оказалось вязкое, и Волков сразу понял, что здесь они застрянут до утра. Совместно с Петровым был намечен план переправы. Сперва на другой берег перегнали грузовик и перенесли раненых, затем при свете факелов начали разбирать само сооружение. Полученные бревна использовали для того, чтобы выложить подъезды к намечающемуся броду и дно речки, одновременно саперными лопатками срывали обрывчики в берегах. Глубина в районе будущей переправы была едва выше колена — старший лейтенант решил, что танки пройдут. Уже светлело, когда бледный от волнения Осокин ровно и быстро провел танк через гать, въехал в поток, плеснув волной на берег, и уверенно выполз на бережок Настала очередь танка Турсунходжиева. Маленький водитель командирской машины выскочил из своего Т–26 и пошел обратно через речку. Минут десять он что-то обсуждал с Рустамом, водителем второго танка, оба размахивали руками, затем в холодную сентябрьскую воду полез татарин. Он что-то долго вымерял длинной палкой, качал головой. Его машине здорово досталось в последний, роковой для дивизии день, мотор работал с перебоями, и мехвод опасался, что старый двигатель заглохнет посередине реки. Наконец, решительно кивнув Осокину, Рустам выбрался на берег и залез в Т–26. Волков Почувствовал общее напряжение и искоса посмотрел на своих людей. В предрассветных сумерках он мог видеть только лица ближайших бойцов, но этого хватило, чтобы успокоить лейтенанта. Не раз за время их совместного с танкистами похода он краем уха слышал, как красноармейцы вполголоса крыли навязавшихся на их голову «трактористов». И все же, когда у машины рвалась гусеница, пехотинцы помогали сращивать ее; когда глох мотор, Копылов и Тулов вылезали из грузовика и копались во внутренностях танков вместе с мехводами. Сейчас люди внимательно смотрели, как водитель Турсунходжиева собирается переводить свой Т–26 через речку. Не замечая, что сжал кулаки, наклонился вперед Копылов, Зверев, мокрый и перемазанный илом, сидел на корточках и озабоченно смотрел то на воду, то на газующий танк. Позади кто-то вполголоса сказал:
— Вот сейчас посадит он нам тут его…
— Не посадит, — ответили так же тихо.
— На сухарь спорим?
— Да шел бы ты…
Наконец танк двинулся вперед, набрал скорость, съехал по спуску в воду, подняв волну, и уверенно выполз на берег.
— Уррра!
Закричали все разом, не заботясь, кто может их услышать, наплевав на то, что они идут по немецким тылам. Их танк прошел, не застрял, не заглох, вылез, не выдал. Подскочив к Петрову, комроты стиснул танкиста в крепком объятии и отпустил, лишь когда тот зашипел от боли.
Еще один день неспокойного отдыха в лесу рядом с дорогой. Еще одна немецкая колонна, наблюдаемая в прицелы бойцами охранения. Две батареи гаубиц на конном ходу. Батальон пехоты. Волков уже устал удивляться тому, что никто из немцев не обратил внимания на следы, уходящие по зарастающему зимнику. Похоже, гитлеровцы даже представить не могли, что в их глубоком тылу могут быть русские танки. А в том, что тыл глубокий, сомневаться, увы, не приходилось — за все время пути лейтенант ни разу не слышал канонады. Рассматривая проезжающие грузовики, Петров сказал, что, наверное, немцы на этом участке не замкнули окружение, а просто выбили, вытолкнули наших на десятки километров и не слишком озабочены тем, чтобы создать внутреннее кольцо.
Ночью, двигаясь по дороге, отряд выскочил на немецкий обоз — пятнадцать повозок по одному, по два солдата на каждой. Охранение Берестова, шедшее в пятистах метрах, не успевало предупредить, да и свернуть танкам в этом месте было некуда — не через сосны же ломиться. Отправив одного бойца бегом назад, Андрей Васильевич приказал пропустить немцев. Когда повозки проехали, старший сержант и Шумов выскочили из-за деревьев и, поравнявшись с замыкающей, ножами сняли сонных немцев. Почуяв кровь, начали биться лошади, движение замедлилось, с передних фур начали окликать, спрашивать, что происходит сзади. Берестову оставалось надеяться лишь на то, что лейтенант Волков сделает то, что нужно. И комроты не разочаровал бывшего майора. Когда Шумов, прячась за бортом, уже готовился резать подходящего к их повозке гитлеровца, в голове колонны послышались крики, удары, грянуло несколько приглушенных выстрелов. Волков и Медведев атаковали немцев молча, из темноты, на штыках, закалывая всех, кто попадался на пути, лейтенант бил в упор из своего ТТ, старшина — из трофейного «вальтера». В считаные секунды все было кончено, ни один из ездовых не успел открыть огонь. Беглый осмотр фур показал, что роте не повезло. Повозки принадлежали ветеринарной службе немецкой пехотной дивизии, и ничего полезного в них не оказалось. «Ни пожрать, ни прикрыться», — в сердцах сказал Медведев. Время уходило, неизвестно, кто еще может показаться на дороге, которой вроде бы полагалось быть пустой, потому коней распрягли и прогнали, коля штыками в крупы, повозки столкнули на обочину. Все трофеи этой стычки составили девять сотен патронов, шестнадцать винтовок и шестнадцать немецких пайков. До утра группа успела уйти на тридцать километров, Волков опасался, что гитлеровцы станут искать тех, кто разгромил обоз, но им, кажется, было не до того.