— Стесняются они. — Старшина поправил пилотку и шагнул в дверь, но на пороге обернулся: — Сколько дней по лесам, ясное дело, без стирки, портянки на другую сторону переворачиваем. Запах от нас…
— Скажи, какие стеснительные, — расхохоталась женщина. — Пусть заходят, не дурят. Не на улице же их перевязывать.
На улице Медведев построил своих людей и повел строевым шагом к реке. Можно было, конечно, спуститься и так, но старшина хотел показать деревне, что идет взвод РККА, а не толпа дезертиров. Проклов легко поймал счет и теперь не без удовольствия шагал рядом с комвзвода–2. Внизу Медведева встретил злой лейтенант. У них уже все было готово, и Волков ядовито поинтересовался, сколько времени нужно, чтобы оттащить пятерых раненых на сто метров от реки. Волков волновался не без причины — отряд торчал у переправы уже третий час. До сих пор немцев не было видно, но стоит появиться патрулю — и жди дорогих гостей. А ввязываться в бой лейтенанту пока не хотелось — уж если дойдет до драки, то врага хорошо бы встретить полной силой. Комроты провел последнее уряжение своих людей. Шестеро с пулеметами заняли позицию на горке, начальствовать над ними Волков поставил старшего сержанта Берестова. По два человека отправили в дозоры — один за деревню, другой за реку, старший лейтенант Петров должен был руководить буксировкой. Оставалось тридцать два бойца и командира, к которым присоединились старший и младший Прокловы: сорокатрехлетний Семен Иванович и четырнадцатилетний Василий Семенович. Люди встали к бревнам — по четыре на каждое, затарахтел мотор Т–26, и старший лейтенант Петров махнул рукой, показывая, что Осокин начал.
— Навались! — заорал Волков, изо всех сил упираясь ногами в высохшую глину.
С рыком, кряхтением и лютым матом тридцать четыре человека наперли на бревна. Волков толкал, чувствуя, что у него темнеет в глазах. Ничего не происходило, ворот стоял как мертвый, но лейтенант продолжал упираться, потому что ничего другого не оставалось. Вспомнились рассказы отца, что с пятнадцати лет толкал в шахте вагонетки с породой, потом мелькнула мысль, что и в двадцатом веке человек может летать на полюс и запускать стратостаты, но когда доходит до дела, возвращается к дедовским методам. Потом мысли ушли, осталось только бревно, которое нужно было толкать, толкать и толкать. Он почувствовал, что сползает вниз, и, подтянув ноги, снова уперся грудью в проклятое дерево. Через некоторое время сапоги снова соскользнули В глазах мутилось то ли от голода, то ли от напряжения, но что-то привлекло его внимание. Лейтенант точно помнил, что, когда начинал толкать, перед ним были другой берег и застрявший танк, а теперь он почему-то смотрел вдоль реки. Стоп! Неужели они повернули ворот на четверть круга?! Нет, радоваться рано, надо толкать. И он толкал, переставляя ноги и упираясь руками и грудью в ненавистное бревно. Река. Берег. Танк комбата, зарывающийся в глину, и два метра колеи за ним. Горка с пулеметами. Берег. Река. Они сделали полный оборот, навернув на барабан почти пять метров цепи. Танк Турсунходжиева уже почти весь был над водой, и лейтенант захрипел:
— Братцы… Еще немного!
По-хорошему им предстояло сделать еще один оборот, но теперь дело пошло легче. Метр за метром люди отвоевывали свою машину у реки, и наконец танк оказался на берегу.
— Шабаш! — совершенно не по-военному скомандовал Петров.
Осокин уже заглушил двигатель своего Т–26. Волков, шатаясь, выпрямился и хрипло крикнул:
— Пупок никто не надорвал?
Личный состав, кряхтя и ругаясь, ответил в том смысле, что с пупками у всех нормально. Лейтенант подошел к вытащенному из воды танку и похлопал его по лобовой броне. Комроты чувствовал, что нужно что-то сказать, но в голову лезла всякая ерунда.
— Эх, банка ты консервная.
Экибаев и Осокин уже открыли люки на крыше моторного отделения, вскоре к ним присоединились Копылов, Тулов и Трифонов, понимая что он здесь ни к чему, лейтенант вернулся к роте. Бойцы, подгоняемые Медведевым и комиссаром, заняли заранее отрытые ячейки, лейтенант разрешил зажечь костры, чтобы погреться кипятком и съесть по два сухаря. О том, что их ожидает горячая каша, Волков, посоветовавшись со старшиной и Гольдбергом, решил пока не говорить. Проверив позиции, лейтенант пошел искать комиссара. Гольдберг и неразлучный с ним в последнее время Берестов сидели у пулеметного окопа и вели неспешную беседу с Семеном Ивановичем Прокловым, при этом все трое немилосердно дымили трофейными немецкими папиросами. Ровесники, они прожили разные жизни, и бури, сотрясавшие страну на их веку, для каждого прошли по-разному.
— …тебе, Валентин Иосифович, говорить легко, — глубоко затягиваясь, заметил колхозник — Ну что у них за табак, никак не пойму… Вот ты сказал: шкурная сущность. Сказал — припечатал. А давай разберемся. Нет, ты не думай, я тебя очень уважаю, но не потому, что у тебя звезда на рукаве, а потому, что ты не с горочки за нами смотрел, а вместе со всеми бревно толкал. А я тебе так скажу: да, крестьянин — единоличник, может в колхозе и поменьше, но все равно… Вы, городские, на подъем легкие — сегодня здесь, завтра там, пошел в магазин, купил булку. А на земле не так. Урожай, будь ты хоть трижды ударник, раньше срока не поспеет…
— Ну и какое это имеет значение? — горячился комиссар. — Я понимаю, что здесь своя специфика, в смысле, особенности, я о другом. Почему обязательно свой дом, своя скотина, своя птица, свой огород? Допустим, кто-то работает на птицефабрике, другой — выращивает хлеб, третий на молокозаводе…
— А если мне молока захочется? — усмехнулся колхозник
— Идете в магазин и покупаете. С молокозавода, — ответил Валентин Иосифович.
— Э-э-э, нет. Магазин — он уже закрыт, потому как у него рабочий день закончился, да и молока в нем нет, все в город сдали, на перевыполнение плана. А на птицефабрике куры нестись перестали, зато дохнут, потому что корм у них воруют.
— А почему вы думаете, что будет именно так? — Гольдберг уже взял себя в руки и говорил спокойно. — Почему обязательно воровство и бесхозяйственность?
— А другого я пока не видел, — пожал плечом Проклов. — Так что уж извини, Валентин Иосифович, хлеб — лен я городу дам, но и ты уж, будь добрый, моих кур и огорода моего не трогай. Как люди воровать и пить перестанут — делай, пожалуйста, свою сельскохозяйственную фабрику, только не сразу везде, а сперва попробуй где-нибудь..
Он запнулся, увидев подошедшего лейтенанта.
— А, Александр Леонидович, — обрадовался Берестов, — подходите, подходите, интереснейший, скажу я вам, спор большевика и аграрника. Слушаю с удовольствием.
Волков спрыгнул в окоп и, взявшись за пулемет — поставленный на сошки Дегтярев Танковый, повел стволом, проверяя сектор обстрела.
— Делать вам, отцы, нечего, — вежливо ответил комроты. — А сами-то, Андрей Васильевич, каких взглядов придерживаетесь по вопросу?
— Мне, разумеется, ближе точка зрения товарища Проклова, — глубокомысленно заметил Берестов. — Вместе с тем не могу не отметить, что дай нашему мужику волю, он распашет свой участок, что не съест — закопает, ну и на меже с соседом подерется. Потому что природный единоличник и на все, кроме своей избы и полосы, ему плевать. И чем город кормить — непонятно.