Бельгиец и сам должен был понимать, что Мазур со своей точки зрения кругом прав — но все равно, на случай какой-нибудь глупости Мазур изготовился к прыжку и зорко следил за руками бельгийца, чтобы успеть выбить пистолет, если он порхнет из-под пиджака.
— Да мать вашу! — прямо-таки взвыл Леон. — Вы же меня гробите! Вы что, не понимаете? Они определенно готовят налет!
— Понимаю, — холодно сказал Мазур. — Именно потому вы все мне и нужны. Как нешуточное подспорье. А попробуете устроить что-то вроде забастовки… — он усмехнулся с видом, не предвещавшим ничего доброго. — Не я с вами буду тогда разбираться, а Мтанга. Вряд ли вы сможете в этих условиях добраться до суда, чтобы показать там договор и ныть, что имеете все права покинуть страну. Демократия демократией, а Мтанга Мтангой. Уж с вашим-то африканским опытом должны понимать такие вещи…
Испустив длинную фразу на непонятном Мазуру языке — возможно, на родном и, несомненно, матерную — Леон уронил голову и с убитым видом пробормотал:
— Другими словами, вы меня убиваете…
— Наоборот, — сказал Мазур. — Гарантирую вам безопасность. Я бы на месте тех, кто вас пытается перекупить, принял меры на случай вашего бегства из страны, того самого третьего варианта. Наверняка и они рассуждают точно так же. Народ, я уверен, чертовски практичный, совершенно негуманный и напрочь лишенный сентиментальности, когда речь идет о деле. Вроде нас. Еще я уверен: им гораздо нужнее не ваше бегство из дворца, а те сведения, которых они домогаются. Так что не дадут они вам смыться, по дороге перехватят, чтобы вытряхнуть нужные сведения уже бесплатно. Я бы на их месте так и поступил, вряд ли они глупее. Тем более, как вы сами подметили, за спиной у вас — никого и ничего…
— В жизни не попадал в такие переплеты… — просипел Леон, сгорбившись.
— Ну, никто ведь не заставлял вас с ножом у горла выбирать именно такое увлекательное ремесло, — пожал плечами Мазур. — Ничего удивительного, что однажды попали в нешуточный переплет… — он взял бутылку и разлил остатки по стаканам. — Выпейте и не истерите. Если подумаете рассудочно и трезво, поймете, что я вам не предполагаю никаких самоубийственных решений. Наоборот, попытка бежать из страны — как раз самоубийство. Если вы и ваши люди будете безвылазно сидеть в Лунном дворце, получите нешуточный шанс остаться в живых. У них здесь нет своей агентуры — иначе не обращались бы к вам с такой… просьбой. Если будет налет… ну, вы не гимназисты. А главное, вам не так уж и долго придется тут торчать. Не более чем неделю. А после коронации и подписания договора о разделе акций, который последует, подозреваю, в тот же день, нашим заклятым друзьям уже не будет никакого смысла убивать кого бы то ни было — Натали, меня, вас… Разве что из мести, но в данном случае в месть я плохо верю: мы имеем дело не с шайкой романтичных заговорщиков в плащах и черных масках, а с крупным концерном. Какая тут месть? Вы их не обманывали, не брали денег, просто отказались… Если я в чем-то не прав, укажите, где в моих рассуждениях ошибка?
— У вас есть еще что-нибудь выпить? — хмуро спросил Леон.
— Всегда, — усмехнулся Мазур. Прошел к бару, стараясь краем глаза держать бельгийца на случай тех самых глупостей — но Леон сидел обмякший, словно марионетка, из которой выдернули ниточки. Приняв от Мазура стакан, вздохнул:
— Я не вижу в ваших рассуждениях ошибок. Но все равно, чересчур рискованно…
— Да глупости, — сказал Мазур с обаятельной улыбкой. — Вы ведь реалист и прагматик, ага? В конце концов, противник — зло чуточку абстрактное, которому трудненько будет до вас добраться. А вот я — зло вполне реальное, к тому же, находящееся на расстоянии вытянутой руки. А жизнь, что бы там ни болтали романтики, всегда — выбор из двух зол меньшего, — он улыбнулся почти весело. — Соберитесь, Леон, и побольше оптимизма. Думайте о приятном — хотя бы о том, что при удаче вы будете состоять в личной страже королевы, а это — другие деньги…
Толпу и оратора Мазур наблюдал с балкона третьего этажа одного из департаментов Министерства почты, выходившего фасадом на небольшую окраинную площадь. Попасть сюда им с Лавриком оказалось проще простого: разыскали начальничка, сунули под нос удостоверения тайной полиции, потребовали принести два стула на такой-то балкон, и чтобы никто не крутился поблизости. Что и было моментально выполнено со всем почтением. Вольготно человеку в Африке с удостоверением тайной полиции, что уж там. Тем более что не они одни такие умные: на трех балконах дома напротив Мазур сразу высмотрел чернокожих в штатском — и один из них, ничуть не скрываясь, разглядывал собравшихся в бинокль, а другой, на балконе рядом, запечатлевал митинг с помощью видеокамеры. В соответствии с новыми веяниями, свежими ветрами демократизации доктору Мукузели без малейших препятствий выдали разрешение на митинг в заранее указанном месте, где сборище не создавало помех уличному движению и каких бы то ни было неудобств мирным обывателям. Но если уж повеяло демократией, никто не вправе запретить мальчикам штатского вида издали разглядывать собравшихся в бинокль и вести съемки, демократия — она для всех…
Никак нельзя сказать, что зрелище впечатляло. Послушать недавнего эмигранта собралось человек двести — примерно половина интеллигентно-студенческого вида, а остальные явно из простонародья. Репортеров всего полдюжины, все, сразу видно, местные и, судя по суетливости и не особенно респектабельному виду — не из самых престижных изданий. А телекамер нет вообще — по какому-то странному совпадению ни одна не послала своих операторов (и Мазур прекрасно догадывался, как звучит имечко этого «совпадения», и в каком «совпадение» чине).
Доктор Мукузели, однако, как издали можно рассмотреть, вовсе не выглядел огорченным оттого, что не смог собрать тысячные толпы. Он прямо-таки упивался представившейся возможности наконец-то нести с трибуны народу свет истины. Интеллигенту немного надо для счастья. Живописно задрапированный в то самое катабубу, он стоял на высоком ящике с таким видом, словно держал речь с парламентской трибуны, что-то возглашая в микрофон — патетически, с горящими воодушевлением глазами, то и дело простирая руку, быть может, указывая путь в светлое грядущее, каковое настанет исключительно его трудами. Парочка больших высоких динамиков хрипела примерно так, как это было на танцплощадках в годы курсантской юности Мазура, но все же разносила речь народного трибуна довольно далеко и более-менее внятно. Собравшиеся порой разражались аплодисментами, недовольно вялыми, без бурных оваций, исходившими, сверху прекрасно видно, главным образом от слушателей интеллигентно-студенческого вида. Увы, содержание пылкой речи оставалось для Мазура китайской грамотой, он мог определить одно: доктор витийствует не на фулу или коси, а на французском.
— Не переведешь? — спросил он Лаврика.
— Да ну, — поморщился Лаврик. — Ничего интересного или достойного зацепки. Одни славословия в адрес парламентской демократии. Ну, понятно: про Папино казнокрадство талдычить уже бессмысленно, против твоей Наташки он еще явно не придумал убедительных поношений, а публично натравливать фулу на коси и наоборот — судом чревато, благо имеется в здешнем УК статеечка о публичном разжигании национальной розни. Я так полагаю, его хозяева чуть приотстали от времени и не написали ему пока что убедительных речей…