— Меня в Новочеркасске все равно не было.
Скрибный, не слушая его, продолжал:
— Домина! Два этажа! Каменный! Стены в аршин…
Шатаясь, он вышел в соседнюю комнату, вернувшись положил на столе перед Шороховым мелко исписанный лист с подписями и какой-то печатью. Вглядываться в этот лист Шорохов не стал. Прижал его ладонью к столу. Было ясно: контракт на дом.
Скрибный не унимался:
— Двери дубовые, окованные. Крепость! — он трясся от смеха. — Хозяин из молокан. У них первая заповедь: "Слово мое — дело мое"… Только все это, Леонтий, теперь чепуха. Я же еще до отъезда в Новороссийск, одну штуку затеял. Ты знаешь? Я назад на крыше вагона ехал. Чуть не сорвался, обморозился, — он подставил Шорохову ладони. — Видишь? Подушки. И сейчас горят. Спасся, думаешь, чем? Знал: обязательно должен домой вернуться. Я, Леонтий, как из Таганрога возвратился, из сейфа все, что ты там оставил, забрал.
— Молодец, — проговорил Шорохов. — Очень ты меня этим выручил.
С тем же смехом Скрибный дал ему теперь еще и конверт с надписью: "Таганрог. Александровская улица. 60. Федору Ивановичу. Дорофеев".
— И это тебе. Пока ездил, у сестры лежало.
— Молодец, — повторил Шорохов. — Цены тебе нет.
— Сейчас другое скажешь. Я, Леонтий, все деньги в дело вложил. Тысячу сто пудов шевро купил. Самого тонкого. Последний такой, Леонтий! И коз той породы нет, с которых шкуры для него драли, и мастеров, что умели его выделывать, больше нет, — Скрибный говорил громко, с восторгом, прежнего приказчицкого тона в его голосе как не бывало. — Нежней шелка, Леонтий! Я, Леонтий, теперь сверху на всех плюю. До конца дней нам обоим хватит. Смешно: под Касторной тебе предлагал: "К красным уйдем". Теперь-то зачем? Уж моим-то детям с сопливыми носами не ходить.
Он говорил счастливо смеясь, но Шорохов делался все серьезней. Спросил:
— В эту кожу ты всадил все деньги!
— Все всадить было нельзя. Тысяч по триста оставил, мне — тебе на расходы. Чтобы крутилась машина.
— К такой громадине себя привязать! Сам сказал: скоро красные.
— Но мы с тобой и в Новороссийске не останемся. Я одному итальянцу лоскут показал, он аж взвился: "У нас это сейчас дороже золота". Четыре товарных вагона. Никакими мильонами не оценишь. Деньги и дальше будут валиться, да нам теперь что? К туркам, французам уедем. Или в Италию.
Сияет. Дорвался.
— Я, Леонтий, всю жизнь вторым, третьим, десятым человеком был. Приказчик! Холуй! Будь ты хоть младший, хоть старший, день с чего начинается? "Сделай то, сделай это…" Теперь я сам кого угодно пошлю.
Слушать не будет. Бессмысленно.
— Четыре вагона, Леонтий! Щитами из котельного железа окна зашиты. Сторожей подобрал — орлы. Клинья подбиваю к литерному поезду прицепить. Завтра, бог даст, отправимся, томился только: от тебя ни слуху, ни духу. Теперь вместе поедем. Я — все честно, Леонтий!
Шорохов как-то разом ослаб и настолько охмелел, что ему стало казаться, будто он безостановочно валится на спину. Однако ясности мысли он еще не потерял. Отозвался:
— Завтра мне не успеть, — и спросил. — Мануков в Новочеркасске за это время не появлялся?
— Он и сейчас тут, — ответил Скрибный. — В «Центральной», где ты до этого жил. В номере двадцать седьмом. Позавчера сюда заходил.
— Погоди. Адрес ему ты давал?
— Нет.
— И я не давал. Худо, брат. Что он говорил?
— Чтобы, когда вернешься, сразу его разыскал.
— Худо, — повторил Шорохов. — Ой, как все это худо.
Скрибный наклонился к нему:
— Завтра уехать тебе, Леонтий, обязательно надо. Ищут тебя. Возле моей хаты все время толкутся.
— Я не заметил.
— Заметишь. Я у твоего Ликашина был. Про тебя узнать. Он вместо того сам выспрашивал: ты не возвратился ли? Не в Александровске-Грушевском ли? В глазенках было подлое. Ты не думай, я по-честному. Мое, твое… Все пополам. — Скрибный был совсем пьян. — Такого шевро я никогда еще в руках не держал.
Шорохов спросил:
— Когда ты в банке деньги забирал, как там прошло?
— Какие деньги?
— Из сейфа.
— Сперва — ни в какую. "Пусть пожалует сам". — "У меня доверенность", — говорю. "Так и что?". Пришлось дать. Потом еще один старик приставал: "Где он? Когда приедет?". Плел ему: "Скоро. Может приехал уже… "Потом слышу: банк на возы грузится в Ростов ехать… Ты, Леонтий, усы сбрей, остригись, как после тифа, на костыли стань. К таким меньше вяжутся. К Ликашину не ходи. Продаст. И Мануков продаст…
Под его бормотанье Шорохов думал: "Сбрить усы, остричься… Дурака этим обманешь. Умный решит, что надо скорей арестовывать. Мне-то лишь бы еще день-другой продержаться".
Вслушался. Скрибный опять твердит:
— Меня с ног теперь никому не свалить… Глаза закроешь, щупаешь: шелк, бархат… Кожи я какой хочешь в руках подержал, понимаю…
* * *
Следующий день выдался хмурый. Падал мокрый снег. Ледяная каша устилала мостовую, тротуары.
От дома Скрибного Шорохов не сразу пошел к собору. На всякий случай прежде петлял по городу. За это время дважды попадался ему на пути один и тот же старик в полушубке, в шапке из серой овчины. Почему дважды один и тот же? И сзади кто-то маячил. Присмотрелся: женщина.
Свернул в какой-то проулок. Прошел два квартала. Оглянулся. Женщина шарахнулась в сторону. А где старик? Впереди привалился к забору. Филеры.
Свернул еще раз. Пошел скорым шагом. Таким же скорым шагом по другой стороне улицы теперь кто-то уходил от него. Мужчина ли, женщина разобрать было нельзя. Обложили.
Войти в чей-то двор, наплести хозяевам: мол, ищу такого-то. Не подскажете ли?.. А дальше? Наверняка заметят, возле какого дома он исчез.
Между дворами был проход. Шириной в аршин, не больше. Слева и справа глухие заборы. Юркнул в него. Выйдя потом на какую-то улицу, огляделся. Нигде никого подозрительного. Сколько-то минут в запасе у него теперь имелось.
Задыхаясь от быстрой ходьбы — бежать побоялся: не привлечь бы внимание! — вышел к собору. На площади перед ним народа немало, но все калеки, нищие. С точки зрения конспирации — хуже некуда. Если связной один из них — в отрепьях, в лаптях — к нему подойдет, в то время как он в шубе, в меховой шапке, в бурках, это само по себе вызовет подозрение.
Глянул на часы. Пора. Подошел к памятнику Ермаку, постоял, направился дальше. Не оглядываясь, миновал один квартал, другой. Никого. Впрочем, нет. Саженях в ста позади — старик, на другой стороне улицы, почти напротив, женщина. Снова «ведут». Связной, если был, это, конечно, заметил. Значит, что? Связь не состоялась. Следующая встреча может быть только через неделю. Но как это — через неделю? Не позже чем послезавтра сводка должна уйти за линию фронта!.. И что сделать сейчас? Увлечь филкрскую пару за собой в мешанину мелких домишек и садиков на окраине города. Там отвязаться от них будет легче. Потом вернуться к Скрибному. А дальше что?.. Об аресте, насколько можно судить, речь пока не идет. Обычная слежка. Но тогда всего лучше другое: не таясь пойти в «Центральную». Нет Манукова в гостинице, ждать. Едва встретимся, отдать задовскую бумагу. Заслуга перед миссией будет бесспорная. Пусть выгораживают.