* * *
Шорохова отвели в ту же клетушку. Повалившись на пол, он пытался заснуть. Не смог. И на это должны быть какие-то силы. Он сделал и сказал все возможное. Сказал даже больше, чем имел права. Если и это напрасно, ничто не спасет. Как отстаивать себя в споре с врагами, он знал. Не раз приходилось. Как делать это в споре с друзьями?
Когда-то о нем товарищи говорили: "Железные нервы". Это было еще в пору его работы казначеем подпольных ячеек. Иное! Он всегда знал, помнил: с тем, кто заведомо сильней тебя, не борись. Напрасная трата сил. Ум твой — вообще в такие положения не попадать. И потому, что в своих оценках на этот счет он ни разу не ошибался, ему удавалось выносить всю тяжесть агентской работы. Но теперь эта тяжесть оказывалась непомерна.
Клетушка была без окон. Все еще длится ночь или наступило утро, Шорохов понять не мог, но до его слуха стали доноситься звуки винтовочной стрельбы, разрывов гранат, пулеметных очередей, крики "ура".
Затем мимо двери его клетушки стали торопливо пробегать люди. Стрельба началась в самом доме.
Красные отступают. Это Шорохов понял. Как понял и то, что вот-вот произойдет с ним. Никуда не поведут, не будут читать приговора. Распахнется дверь, грянет выстрел. Подняться бы на ноги, стать у стенки сбоку от входа. Чтобы лицо не белело, уткнуться им в шапку. Может, в торопливости не разглядят.
Наконец наступила тишина. Долгая, тягостная. Тогда он уснул.
* * *
Сон был поразительно яркий. Он и дивчина, которую он очень любит, идут по вишневому цветущему саду. Листья, ветки касаются его лба, шеи. Оба они смеются. Но что это? Девчина ведь не смеется. Плачет! И уходит, отдаляется от него. И он не может пробиться к ней сквозь эти упругие листья и ветки…
* * *
Он проснулся. Сердце отчаянно билось. Так ведь и было. Ну, какая из нее могла получиться связная? Простая шахтерская девченка. А взялась ходить через фронт. В последний раз судьба их свела… Когда это? В марте прошлого года. Встреча была мимолетной. В Ростове у синематографа "Белое знамя". Передал сводку. Расстались. В том же месяце она погибла. Подробности он не пытался узнать. Зачем? Лишний камень на душу. Жить все равно надо.
Надо. Опять это слово.
* * *
Дверь растворилась.
— Вставайте, вставайте!
Вот и конец.
— Вставайте.
Свет фонаря бьет в лицо. Он отворачивается, руками обхватывает голову, прижимается к полу. Слов, мыслей нет. До слуха доносится:
— Что такое здесь происходит?
— Арестант, ваше высокоблагородие.
— Как это — арестант? Кто такой?
— Не могу знать, ваше высокоблагородие. Остался от красных.
— От красных? Что же вы этого господина тут держите? Немедля доставьте в приличное помещение, пусть пригласят доктора. Ну, ну, быстрее!
Шорохов приподнимает голову: двое военных в черных мундирах. В руках у одного фонарь, в руках другого — фуражка с красной тульей и черным околышем. Корниловцы.
Ему помогают встать, но идти он может и сам. Вскоре он сидит на диване в комнате, обставленной как богатый гостиничный номер. На столе перед ним чай, консервы. Молоденький офицерик тоже в корниловской форме заботливо повторяет:
— Кушайте, кушайте…
От него Шорохов узнает: утром этого дня Первую конную армию красных, накануне занявшую Ростов, внезапным ударом выбила Корниловская пехотная дивизия.
— Кушайте, кушайте… На рассвете мы из Ростова уходим. Фронт будет по берегу Дона стоять… Вы с нами, естественно… Кушайте, кушайте…
По некоторой особой назойливости Шорохов понял: офицерик этот из отделения контрразведки при штабе дивизии. Он-то, конечно, знает, что говорит.
— Кушайте, кушайте…
* * *
Но все же! Не арестант ли он?
— Вы, господин Шорохов, — обращается к нему кто-либо из штабных офицеров, — пока что из Кулешовки никуда не выезжайте…
Или напротив:
— Скорей, скорей, господин Шорохов. К вечеру вам надлежит прибыть в Батайск. Вашим спутником будет поручик Савельев. Он и поможет вам стать на квартиру.
Офицерику от контрразведки он еще в самом начале отрекомендовался, назвавшись, на случай, если Лев Задов выдал его начальнику контрразведывательного отдела штаба Донской армии Кадыкину, не агентом Управления снабжений штаба Донской армии, а всего лишь Четвертого донского отдельного конного корпуса. Сказал и про то, что он сотрудник Американской миссии при ставке Главнокомандующего. Поскольку все его документы были отобраны красными, просил помочь получить хоть какое-то удостоверение личности. Без этого не только в прифронтовой полосе, но и вообще в белом тылу обойтись невозможно. Примут за дезертира.
Расчет был точным. Услышав об Американской миссии, офицерик не только ни разу не вспоминал о том, что он заготовитель, но и утроил о нем свои заботы. Сказал также, что начальству доложит, необходимый документ будет выдан всенепременно. Конечно, какое-то время придется ждать. В смысле порядка сейчас плохо везде.
И вот Шорохов послушно трясется то в одноколке, то на тачанке, на простой крестьянской телеге, ежится в санях, мерзнет под мокрым снегом. Все это, порой, под грохот дальних, а то и близких орудийных раскатов, в сутолке срочно передвигающихся пеших и конных команд, бесконечных обозных колонн.
Со своей стороны он ни от кого из господ офицеров штаба дивизии не сторонится, о себе рассказывает с охотой:
— Из мещан я города Александровска-Грушевского… Интендантству корпуса генерала Мамонтова пшеницу, ячмень поставлял… Когда Новочеркасск покидали, со своими уйти не успел. Не часы, минуты решали. Спасибо за спасение, господа.
Либо:
— Что вы, господа? Ну, какой я торгаш? Торгашу все равно на чем прибыль иметь. Я разве так? Мне теперь лишь бы в станицу Кущевскую попасть. Там мой приказчик, мой главный товар: шевро. Высочайшей выделки и коз той породы, шкуры которых на это шевро шли, на свете нет, и мастера, что умели его выделывать, перевелись…
Очень подходящие слова отыскал тогда Скрибный.
* * *
После сдачи Ростова, линия фронта в самом деле пролегла по Дону. Был он здесь, в низовьях, ширины почти беспредельной. Морозы сменялись оттепелями. Лед на реке всадника не держал. 17 января красные начали широкое наступление. На третие сутки оно для красных закончилось неудачей. Белый фронт устоял, но с кем из штабных офицеров об этом ни заговори, слышалось: "Не удержаться. У станицы Семикаракорской корпус Думенко. Дон там поуже. Да и Думенко же! От нас это в сотне верст, но коли его корпус прорвется, всем придется откатываться".
Интереснейшее суждение! Может, красным и сил тогда не надо здесь в бой бросать? Все их направить в район Семикаракорской? Но каких-либо записей Шорохов не делал. Не видел смысла. Слишком быстро меняется обстановка. Ну а связь где-то в далеком Екатеринодаре. Зряшняя работа, а хранить записи риск будет немалый.