— Ранение в голову. Николай Николаевич почти все время без памяти.
— Жаль. И весьма. Но в чем именно его поручение?
— Среди бумаг, которые вам оставил Константин Константинович…
Постовский прервал Шорохова:
— Не трудитесь продолжать.
Он махнул рукой. Казачий офицер вышел из комнаты. Постовский проговорил:
— Этот вопрос мной детально обсужден с господином Мануковым.
— Господин Мануков ранен.
— Уже сказал: сожалею.
— Он просил передать вам его беспокойство.
— И по какому поводу?
— В случае вашего отъезда за границу известные вам документы могут оказаться утрачены.
— Утрачены? Каким образом?
— Скажем, могут быть изъяты таможенной службой страны, куда вы пожелаете въехать.
— У казачьего генерала?
— Объявят пропагандистскими материалами, назовут параграф слбной инструкции. Вы это проверите? Сможете что-либо доказать? Отстоять свои права?
— Что же по суждению господина Манукова следует сделать?
— До его выздоровления передать документы Американской военной миссии на сохранение, либо для пересылки в другую страну по вашему выбору.
— Но где гарантия? — спросил Постовский после длительного молчания.
— Простите, чего?
— Что вы от господина Манукова.
— В данный момент — мое честное слово.
— Недостаточно.
— А что в этом смысле ваше высокопревосходительство удовлетворит?
— Официальное письмо миссии. Притом пакет будет мной опечатан. Вскрыть его в дальнейшем тоже могу только я, — Постовский встал. — И торопитесь. Вскоре я отбываю.
* * *
Выйдя из гостиницы, Шорохов едва не столкнулся с Михаилом Михайловичем. Впечатление было такое, что он его поджидал. И теперь намеренно шагнул навстречу. Мелькнула мысль: "Свернуть, будто я его не заметил. Но лучше ли это?"
А Михаил Михайлович тянул к нему руку:
— Здравствуйте, дорогулечка. Только горы не сходятся. И давно ли вы в столице Черноморской губернии? Я в ней бог знает сколько дней. Живу, конечно, не в самых роскошных апартаментах, но устроен вполне прилично. Полагаю, вы домой сейчас. Даже знаю куда: на Слепцовскую. Приятная улица. С удовольствием провожу, — подхватив Шорохова под руку, он повел его по мостовой, ловко лавируя в заполнявшей ее разнородной толпе и говоря с тихим смехом. — Чудеснейший, замечательный, но поскольку вы квартируете не в этой гостинице, значит, вы у кого-то в ней были. Если у дамы, я — пас. Для меня это тема святая. Но вы и вчера приходили сюда, не правда ли? Даже скажу: справлялись о генерале Постовском. И сегодня у него побывали. Не так ли? Два визита подряд в одно и то же место! Это приводит меня к очень важному выводу. Его от вас я не скрою. В порядке взаимности, надеюсь, вы тоже будете со мной откровенны.
Он что-то еще говорил в таком же насмешливом духе. Шорохов в смысл его слов не вникал. "В миссию самому мне с этим делом обращаться нельзя, — думал он. — Я для них, как агент больше не существую. Единственный путь: делать письмо через кого-то другого. К Постовскому пойти самому".
И далее, в продолжение всего их пути по городу, Шорохов думал об этом. Любыми путями получить бумаги, потом — в горы, к «зеленым». Обман? Есть дела, к которым такое слово не применимо.
— О-о, — пропел Михаил Михайлович. — Настоящая крепость.
Они стояли у крыльца арендованного Шороховым дома.
Вошли. За порогом входной двери Михаил Михайлович остановился:
— Простите, роднейший, но ваши покои я обследую когда-нибудь в другой раз, хотя понимаю тщеславное чувство владельца. Несколько слов, и я вас покину.
Шорохов сказал:
— Знаете, Михаил Михайлович, за что я люблю торговое дело?
— Еще бы! Вы на нем наживаетесь.
— Там всякий дельный разговор состоит из двух вопросов и одного ответа. Вопросы: "Почем? Сколько?" Ответ: "Беру — не беру". У нас с вами все время какой-то крутеж. Хотите знать, зачем я был у Постовского? Так и спросите.
— И вы ответите, мой чудеснейший?
— Отвечу: интересовался бумагами, которые генералом обещаны Николаю Николаевичу. Сам он придти за ними не может. Это я и должен был сообщить генералу.
— Молодчиночка! — воскликнул Михаил Михайлович. — И что сказал генерал? Откровенничайте до конца.
— Согласен до выздоровления Николая Николаевича, в обмен на письмо Американской миссии, передать ей эти бумаги на сохранение.
— Миссия вас уполномочила говорить об этом с генералом?
— Меня уполномочил Николай Николаевич, когда мы вместе с вами в последний раз у него были.
— Да, да, — удовлетворенно подтвердил Михаил Михайлович. — Это я помню. Вы уединялись. Но что нужно вам от меня? Что-то ведь нужно! Иначе бы вы со мной об этом не заговорили.
— Помогите в ближайший день или два получить такое письмо. Причем: письмо получаете вы, к генералу с ним иду я. Ни с кем другим он дела иметь не пожелает. И, конечно, услуга за услугу. В долгу я не останусь.
— Но вы же сами агент этой миссии.
— В этом деле я компаньон Николая Николаевича… Ваша услуга — ему. А его возможности вам прекрасно известны. В накладе не останетесь.
— Какой же вы негодяй, мой милейший, — Михаил Михайлович смотрел на Шорохова восхищенно. — Желаете заиметь письмо миссии, и чтобы она об этом не знала. Совсем как в том анекдоте, где жена говорит мужу, увидевшему, что в окно выпрыгивает любовник: "Милый, если ты меня любишь, то поверишь мне, а не своим глазам".
Неожиданно он заметался по лестнице, идущей на второй этаж. То взбегал по ней, то спускался до самого низа, к площадке, на которой стоял Шорохов. Обе руки он держал в карманах своей чиновничьей, зеленой шинели. Что там у него было? Пистолет, из которого он стрелял в Манукова? А что если и в Буринца? В Чиликина?..
Отступив к входной двери, Шорохов прислонился к ней спиной. И тут почувствовал, что снаружи в дверь колотят. Потому, может, Михаил Михайлович и метался по лестничным ступеням, что услышал это раньше его?
Не поворачиваясь спиной к Михаилу Михайловичу, Шорохов отодвинул засов. На крыльце стоял "Федор Иванович".
— Невыигрышная роль у вас, дорогушечка, — зло проговорил Михаил Михайлович. — Как и вообще в жизни. И не считайте, что сообщили мне нечто такое, о чем я прежде не знал.
Оттолкнув Шорохова, он сбежал с крыльца. Глядя ему вслед. "Федор Иванович" произнес:
— Леонтий Артамонович, вас вызывает глава миссии.
* * *
С этим человеком Шорохов встретился впервые. Лет пятидесяти, бритый, в мундире защитного цвета. Стояли они все трое у входа в его кабинет. Какое-то недолгое время генерал Хаскель смотрел на Шорохова скорей равнодушно, чем испытующе, потом по-русски обратился к "Федору Ивановичу":