Они остановились перед ярким голубым бунгало с баскетбольным кольцом у гаража, с высокой проволочной оградой вокруг аккуратной, хотя и излишне строгой зеленой лужайки. Такой дом вполне мог стоять где-нибудь в Америке, если не брать в расчет обжигающее африканское солнце, акации вдоль улицы и странных, стройных, прекрасных людей с высокими скулами, смеющихся на ступенях лютеранской церкви и возле подражающего дворцу аляповатого зеленого игорного зала по соседству.
Дэвид и Эми молчали. Они сидели в раскаленном автомобиле, и Эми коснулась руки Дэвида, а он в ответ сжал ее пальцы, и они молчали.
Вскоре шотландец вернулся.
— Это было… забавно, — сказал он, сев в машину, и отмахнулся от возможных вопросов Дэвида. — Держи теперь на юг. Нам нужно просто добраться туда. Добраться до Шперргебита как можно быстрее. И все. Вперед!
Они поехали, и Ангус снова начал говорить, говорить… Он рассказывал о бастерах и Евгении Фишере. Казалось, его бесконечная речь служила ему чем-то вроде лекарства. Дэвид вслушивался в гипнотизирующую болтовню шотландца. Эта болтовня отчасти успокаивала, отчасти тревожила. Пустыня вновь окружила их, а они все катили на юг по прямой черной дороге со скоростью сто миль в час. Шоссе было таким пустым и прямым, таким хорошим и гладким, что Дэвиду казалось — они могли бы увеличить скорость до трехсот, чтобы поскорее оставить позади эту пустоту. И не было никаких машин.
— Ты ведь хотел бы узнать, почему Фишер явился сюда. В Рехобот. В Намибию. Да? Так?
Дэвид пожал плечами:
— Пожалуй.
— Ответ прост. Потому что здесь — настоящий рай для тех, кого интересует генетика, вроде Фишера. В Африке вообще наибольшее количество генетических вариаций, чем можно отыскать где-либо в мире. А в Намибии их больше, чем где-либо на этом континенте. Столько племен! От нама до чистокровных буров. И у меня есть образцы крови всех! Я собрал все. Я даже добрался до койсанов, бушменов! Предки Альфи… Они были так важны для экспериментов фишера. Теперь нам нужно свернуть направо, с дороги. Вон на ту тропу.
И они мгновенно очутились в другом мире. Машина громыхала по затопляемой низине, мертвой, насыщенной пылью и выпарившейся солью. Дюны здесь были гораздо ниже.
Ангус тем временем продолжал:
— Итак, чем здесь занимался Фишер? Он был уверен, что в строгом смысле бушмены — особая ветвь человечества, особая разновидность людей. Конечно, они ведь самым уникальным образом приспособлены к жизни в сухих песках пустыни. Они очень маленького роста и чрезвычайно проворны, но в остальном такие же, как все люди. Просто они в процессе эволюции мудрейшим образом приобрели миниатюрность. Как японская электроника. Я называю их «бушменами Сони».
— То есть? Но в чем тогда их отличие?
— У бушменов отличающийся набор генов и физиогномика. И стеатопигия.
— Стеато… что?
— Очень большие задницы. Это такая форма адаптации к суровому климату и регулярно повторяющемуся голоду. Как горбы у верблюда. А у женщин имеется то, что называется «готтентотским фартуком». Фрэнсис Гальтон, великий ученый-евгеник, назвал это гипертрофией малых половых губ. Что, конечно, сказано весьма деликатно. Он вообще-то измерял вагины этих женщин с помощью секстанта.
— То есть ты утверждаешь, — заговорила Эми чуть дрожащим голосом, — что женщины-бушменки, готтентотки или кто там еще, что у них… другие… гениталии?
— Да. Именно так. У них другое влагалище, по-другому устроены половые губы. Они раздуты и слегка перекошены. Если бы бушмены были… ну, скажем, морскими чайками, систематики выделили бы их в самостоятельный вид. Точнее, подвид. — Ангус улыбнулся, посмотрев в зеркало заднего вида на ошеломленное лицо Дэвида. — Кстати, разве это не странно — что Евгения Фишера, величайшего евгеника после Гальтона, назвали именно Евгением? Ген. Это как если бы родители Чарльза Дарвина назвали сына Эволютом, а не Чарли. — Ангус помолчал. — Но это совсем не значит, что Фишер был настоящим убежденным расистом. Он им не был. Находясь в Намибии, он подружился с Келлерманами. Ему нравились образованные, интеллигентные миллионеры-иудеи в Йоханнесбурге и Кейптауне… и их прекрасные жены-иудейки. И, в общем-то, он неплохо относился к зулусам. Ладно, где это мы?
Ангус уставился на подвижные пески впереди. Дюны уже почти исчезли, они приближались к другому пейзажу — более плоскому, с легкими признаками зелени; это все еще была пустыня, но с маленькими, странно выглядевшими деревцами верблюжьей колючки и желтыми акрами девственной древней ныли. Дэвид посмотрел на часы. Они ехали уже много часов. Сотни и сотни миль, прямиком через Центральную Намибию. И не встретили ни единого человеческого существа.
Ангус сказал:
— Нам сейчас надо двигаться к Аусу. А потом — через пустыню к Рошу. — Прищурившись, посмотрел на солнце. — Хотя нам не добраться до Ауса до темноты… — Он откинулся на спинку сиденья. — Так, я говорил о готтентотах. Еще одно койсанское племя — хотти, оседлый вариант бушменов. Ну, как бы то ни было, у них у всех есть весьма странные обычаи, от которых просто бросает в дрожь. Ранние исследователи находили их в высшей мере возмутительными. Вроде обыкновения шамана мочиться на молодоженов. Вряд ли это может кому-то понравиться. Или почитание саранчи. И, конечно, поедание внутренностей поверженного врага. А бушмену после свадьбы удаляли одно яичко. Разве это не сверхстранно? — Ангус диковато усмехнулся. — Я частенько дразнил Альфи на эту тему. Предлагал уехать со мной в Шотландию, с одним яичком. В медицине отсутствие одного яичка называется монорхизмом. Он мог бы стать Монорхом долины Глен!
Эми заговорила, и в ее голосе слышались переполнявшие девушку чувства:
— Ангус, мне это совсем не кажется смешным!
— Нет?
— Ты что, расист? Или поддерживаешь некоторые идеи расистской теории?
Следом за ними над дорогой тянулся огромный шлейф пыли, похожий на шлейф платья невесты, оранжево-серый, плывущий по ветру…
Шотландец ответил очень резко:
— Я презираю расизм. Расизм — это просто глупость. Это как ненавидеть обезьяну за то, что она — не овца. Кроме того, все мы — дети Божьи. Все мы братья и сестры.
Дэвид был изумлен не на шутку:
— Ты веришь в Бога?
Ученый почти разгневался:
— Да как можно не верить в Бога? В таком месте, как это? Вот величайшая пустыня Намибии. Посмотри на нее, на самое засушливое место в мире, которое питается только влагой туманов, приходящих с моря… Присмотрись к этим пародиям на деревья. Суккуленты. Им достаточно тумана и росы, чтобы выжить. Это же совершенно ни на что не похожая экосистема!
Он показывал на толстые, колючие, неуклюжие деревья с массивными ветками, резко выделявшиеся на фоне безоблачного неба.
— Это кокебром, колчанное дерево, суккулент. Флора и Фауна здесь весьма примечательны. Особые кактусы, особые виды жуков, тысячелетние деревья, зарывающиеся в землю… И еще тут есть гиены — невероятно злобный подвид бурой гиены. Я видел однажды такую в Людерице, так она меня напугала до полусмерти. Эти гиены пробираются на песчаные побережья и крадут детенышей тюленей. Смахивают на театральных злодеев.