НТПЧЯНСБЖД.
Кровоподтек на шее заживет, как и багровый рубец ужаса, перечеркнувший душу. А упасть ниже, чем я уже опустился, просто невозможно. Дно этой душевной ямы обито мягкой резиной, разрешая отдохнуть и пожалеть себя. А еще из колодца видны звезды…
Я позволяю Жанне использовать себя. И Колюнечке позволяю, и Константину, и всему Особняку. Уставившись в низкий потолок и бережно ощупывая шею, начинаю анализировать, как могу использовать его в ответ.
Познания по химии ограничены, я всегда был склонен к гуманитарным наукам. Но все равно перебираю в памяти разноцветные бутылки, забившие хозяйственный склад и многочисленные кладовки, – средства для прочистки труб и унитазов, раковин, фаянса и паркета. Записываю на обрывках мыслей чернилами надежды пропорции содержания диметилкетона, гидроксида метила, этилового эфира и терпентинного масла. Средства для чистки ванн и писсуаров – настоящий рай для толкового алхимика.
Надеюсь, Особняк этого не понимает…
А еще надеюсь, что до этого не дойдет, и выпавший из кладки кирпич поможет мне…
– Выпей, – говорит Марина, присаживаясь на край кровати и распугивая опасные мысли. – Я добавила в чай немного коньяку, тебе станет легче.
Первое время из дома меня не выпускают. Да и работой особенно не загружают. Эдик прохладно-обходителен и в меру заботлив. Уроки отменены, я совсем не вижу мальчишку. Это к лучшему – иногда мне кажется, что я настолько преисполнен затаенной ненависти и негодования, что наброшусь на Колюнечку и со всей дури влуплю по маленькому пухлому личику…
Когда Феклистова передает мне шоколадный батончик – подарок щенка, робко оставленный для меня на кухне, – я едва удерживаюсь, чтобы не запустить в нее упаковкой. Благодарю, прячу в карман и продолжаю полировать тяжелые подсвечники.
Дом пахнет затхлостью и запустением, будто фанерная дачная будка, в которой уже лет двадцать не было хозяина. Единственным ярким пятном, как прочерченная по воздуху люминесцентная лента, остается шлейф духов Жанны. Скользит где-то рядом, наблюдая из гулких анфилад и не приближаясь.
День прекрасен.
Он по-бунински упоителен и по-чеховски размерен.
Так и требует воспевать себя в акварели и стихах.
На небе ни облачка. Июньское солнце переплескивает через забор и бьет в домину таким мощным потоком, что делает его удивительно красивым. Металлические трубы, флюгера, водостоки, перила, решетки и оконные задвижки сверкают; стекла плюются солнечными зайчиками, прогретые каменные стены начинают дышать. На какое-то время Особняк втягивает зубы и когти, притворяясь самой обычной усадьбой.
После обеда Эдик приносит благую весть – в честь хорошей погоды все дальнейшие работы по дому отменяются. Желающие могут позагорать за сараем, откуда не видны шезлонги хозяев, бассейн и натянутый над столами тент. Вечером, намекает холеный домоправитель, если настроение Константина не ухудшится, нам позволят допить только что вскрытый пивной кег.
Мы маринуемся за углом сарая всю вторую половину дня, слышим несмолкаемый смех Колюнечки. Санжар и Пашок рубятся в карты, потом в нарды, потом в домино, и компанию им составляет Чумаков. Я вроде как вместе со всеми и одновременно особняком.
– Братюня, партейку? – тасуя колоду, интересуется торчок.
– Позже, – отвечаю я, прикрывая глаза.
Только Феклистова все старается быть поближе, но ее я игнорирую. Подставляю солнцу рубцы на шее и сжимаю в кармане нож из нержавеющей стали. Столовый, но с острым кончиком, предназначенный для стейков. Сворованный позавчера после помывки хозяйской посуды и до сих пор не обнаруженный. Мое единственное и крайне ненадежное оружие.
Виталина Степановна спит в раскладном кресле, безвольно раскинув руки. Пашок, заботливый ублюдок, даже поставил над ней зонт, чтобы не обгорела на жарком и лучистом солнце.
Эдика, конечно же, с нами нет. Прислуживает баринам на коктейльной вечеринке заднего двора. Еще утром бассейн промыт, прочищен и наполнен, в нем с визгом резвится мелкий кусака.
Солнце клонится к забору. Цепляется за фонарный столб, срывается и продолжает падение.
Появляется Эдик. Делает многозначительный жест, Валек и Санжар уходят. Уходят, чтобы через несколько минут притащить полупустой серебристый кег, большая часть которого, я уверен, перекочевала в желудок Петра. В пластиковые стаканы бьет пенное.
Темнеет поздно, и каждая минута ожидания превращается в час.
Почти не прикасаюсь к пиву. Наблюдаю за медленным опьянением обитателей подвала. Свой стаканчик пропустила даже старуха. Марина так и вовсе налегает, почти не оставляя сомнений, что уже этим вечером попробует штурмовать мою постель. Улыбается. Даже подмигивает.
Я словно удав на охоте, замерший до срока. Неподвижен, неразговорчив, ленив с виду и расслаблен. Зеленый, как настоящая змеиная кожа. Как сухая трава, забиваемая в сигарету с забвением. Как статус «В СЕТИ», загоревшийся на ее имени шесть часов назад, пролетевший без единого сообщения, даже короткого «привет»…
Наконец Эдик отдает распоряжение сворачивать вечеринку.
Мы собираем кресла и раскладной столик. Бросаем перепачканную одноразовую посуду в черные полиэтиленовые мешки для мусора. Пашок выдавливает из крана последние капли, натыкается на осуждающий взгляд старшего слуги и виновато уносит пустой кег в сарай.
Тащим пикниковое добро в подвал. Я стараюсь двигаться нарочито медленно, отставая и все выискивая в аккуратно стриженной траве мусор, пластмассовые вилки и окурки.
– Идите, я догоню, – говорю остальным, демонстративно кивнув на стол и два туристических стула, упакованные в чехлы и прислоненные к дощатой стене.
– Не задерживайся, – отвечает Эдик, назидательно блеснув в мою сторону циферблатом на запястье.
И они уходят, оставляя меня одного.
Больше не слышен детский визг. Бассейн, тент и шезлонги брошены в наступающих сумерках, как амуниция отступившей вражеской армии. Хозяева опять в доме, холодном и невзрачном, выделяющемся на фоне летнего неба, будто гигантское и нелепое надгробие. Ветерок прохладен и несвеж.
Проверяю шнурки кроссовок. Проверяю толстый цилиндрик из купюр, спрятанный в кармане джинсов. Проверяю нож, ради которого мне пришлось прорезать передний карман.
Зажимаю под мышкой оставленные вещи. Выхожу из-за сарая – заботливый слуга, твердо решивший ничего не забыть, потому что пообещали дождь. Еще раз осматриваюсь, украдкой покосившись на окна. Ни одна штора не шевелится…
Огибаю домину с запада, привычно направляясь к спуску в подвал. Но вместо того, чтобы свернуть на ступени, ускоряю шаг. Лезвие царапает правое бедро, холодя кожу так, что я предполагаю морозный ожог.
Стулья и пакет с уцелевшей пластиковой посудой опускаю за занавеску темно-изумрудного плюща, набравшего цвет и тягучую силу. Тонкие змееподобные лианы шуршат, предупреждают, колышутся.