Я еще раз внимательно рассмотрел пистолет, словно он действительно мог сообщить мне что-то.
— Но при всем при том, — заключил следователь, — этот дрянной пистолетик вроде как сделал свое дело.
Хоуп поняла, что допустила какую-то ошибку, и лихорадочно соображала, какую именно. Большим пальцем она сместила предохранитель до отказа вниз, чтобы убедиться, что он не мешает стрельбе, и загнала левой рукой патрон в патронник. Сделать это надо было, естественно, до того, как она вошла в дом. Крышка пистолета отошла назад, курок был взведен. У нее мелькнула жуткая мысль, что ни Салли, ни она сама не удосужились проверить, заряжен ли пистолет.
Какую-то секунду она колебалась — то ли продолжать, то ли броситься наутек.
Отец О’Коннела, который начал уже поднимать руки вверх, вдруг издал дикий вопль и кинулся к Хоуп.
Она подняла пистолет во второй раз и нажала на курок как раз в тот момент, когда О’Коннел налетел на нее.
Пистолет подпрыгнул у нее в руках, она услышала щелчок и звук удара, а затем стала падать назад, с грохотом опрокинув кухонный стол. Стоявшие на нем пустые бутылки разлетелись во все стороны, ударяясь о стены и шкафы. Она повалилась на пол, ловя ртом воздух. О’Коннел-старший, издавая страшные утробные звуки, навалился на нее, нанося удары и стремясь содрать с нее шлем-маску, чтобы добраться до горла.
Хоуп не знала, попала ли в него первая пуля. Она отчаянно пыталась направить на него пистолет и выстрелить еще раз, но рука О’Коннела зажала ее руку, как в тисках, и отводила дуло пистолета в сторону.
Она изо всей силы ударила его коленом в пах, и он охнул от боли, но не отпустил ее. Мужчина был сильнее, — это она почувствовала сразу; он старался выгнуть ее руку так, чтобы дуло было направлено в ее грудь вместо его. В то же время свободной рукой он продолжал нещадно молотить ее. И хотя он часто промахивался, после некоторых ударов у нее в глазах вспыхивали красные искры боли.
Она опять нанесла удар ногой, причем такой сильный, что они оба чуть откатились в сторону, усилив царивший в помещении беспорядок. Опрокинулось мусорное ведро, и кофейная гуща высыпалась на пол вместе с яичной скорлупой и прочим вонючим содержимым. Раздался звон битого стекла.
О’Коннел был ветераном битв в питейных заведениях и знал, что залогом победы являются несколько первых удачных ударов. И хотя он чувствовал, как его старая травма отдается болью во всем теле, он, не обращая внимания на боль, продолжал отчаянную борьбу. Ибо он лучше Хоуп понимал, что этот бой с анонимным врагом в маске был самым важным в его жизни. Или он победит, или умрет. Стараясь направить пистолет на врага, он сознавал, что повторяется ситуация, возникшая много лет назад, когда он схватился со своей пьяной женой.
Паника, овладевшая Хоуп в первый момент, была далеко позади. В ушах у нее стучал адреналин, она ловила ртом воздух, стараясь собрать все свои силы. Никогда в жизни она не соприкасалась с такими мускулами, которые сейчас боролись с ней. Ей удалось сделать невероятно сильный рывок и частично скинуть с себя О’Коннела. Они перекатились, сцепившись, на бок и врезались в кухонный шкафчик. Из шкафчика каскадом посыпались посуда и столовые приборы. Ее атака оказалась довольно удачной: О’Коннел взвыл от боли, а на белой стенке шкафчика Хоуп заметила кровь. Первая выпущенная ею пуля попала ему в плечо, но он продолжал борьбу, несмотря на разодранные ткани и раздробленную кость.
О’Коннел схватился за пистолет обеими руками, а Хоуп свободной рукой нанесла ему сильный удар, от которого он стукнулся головой о шкафчик. Перед ней были его оскаленные зубы, искаженное злобой и страхом лицо. Она опять ударила его коленом в пах, а затем кулаком в челюсть. Удары не прошли для него даром, но он по-прежнему прижимал ее к полу.
Сражаясь левой рукой, в правой она изо всех сил сжимала пистолет, не давая О’Коннелу направить его против нее.
Внезапно Хоуп почувствовала, что хватка, сжимавшая ее руку с пистолетом, чуть ослабла, и подумала, что противник начинает сдавать, но тут страшная боль пронзила все ее тело. Она чуть не потеряла сознание. На нее нахлынула темнота, перед глазами все плыло.
О’Коннел схватил кухонный нож, валявшийся на полу среди всего прочего, и, держа ее руку с пистолетом одной рукой, другой всадил нож ей в бок, стараясь попасть в сердце. Он навалился на рукоятку ножа всем своим весом.
Хоуп чувствовала, как лезвие входит в ее тело. Ее единственной мыслью было: «Сделай невозможное — или умрешь».
Схватив левой рукой дуло пистолета, она направила его в лицо О’Коннела, искаженное от боли и ярости. Сунув дуло ему под подбородок и чувствуя, что нож врезается прямо ей в душу, она дернула за курок.
Скотту хотелось взглянуть на фосфоресцирующий циферблат часов, но он боялся оторвать взгляд от навеса около дома О’Коннелов и от дверей в кухню. Когда темная фигура Хоуп скользнула в дом, он начал мысленно отсчитывать секунды.
Она пробыла в доме уже слишком долго.
Скотт хотел было покинуть свое убежище, но тут же вернулся обратно. Он не знал, что ему делать. Сердце бешено стучало. Внутренний голос кричал ему, что все идет не так, как надо, все пропало и надо немедленно уносить ноги, пока его не затянул губительный водоворот событий. Страх поднимался в нем, как колышущаяся приливная волна, грозя затопить его.
В горле у него пересохло, губы запеклись. Казалось, сама эта ночь хочет задушить его. Он схватился рукой за воротник свитера.
Внутренний голос настаивал, что надо уходить, спасаться; что бы там ни случилось, он должен бежать.
Но Скотт не убежал, он словно прирос к месту. Глаза его пытались проникнуть сквозь тьму, уши ловили каждый звук. Он посмотрел налево и направо, но никого не увидел.
В жизни бывают моменты, когда человек знает, что должен сделать хоть что-нибудь, но каждый из возможных шагов представляется опасным, а каждый выбор — фатальным. Но Скотт понимал, что жизнь Эшли может каким-то образом зависеть от того, как он поступит в следующие несколько секунд.
А может быть, и жизни их всех.
И, борясь с непреодолимым желанием поддаться растущей в нем панике, Скотт усилием воли изгнал из головы все мысли, страхи, соображения и предположения и побежал к дому.
Хоуп в ужасе открыла рот и хотела крикнуть, но не смогла. Вместо крика из горла вырвался только слабый хриплый вздох.
Вторая пуля прошла снизу вверх через рот О’Коннела, выбила зубы, искромсала язык и десны и вошла глубоко в мозг, убив его практически мгновенно. Выстрелом его откинуло назад, но затем он опять навалился на Хоуп, придавив ее к полу и не давая нормально дышать.
Рука его все еще была на ручке ножа, но сила, которая вдавливала нож в ее тело, исчезла. Боль была такая, что она едва не потеряла сознание. В левом боку бушевали волны огня, стремившиеся проникнуть в сердце и легкие и отдававшиеся вспышками черной боли в голове. Все силы вдруг оставили ее, ей хотелось закрыть глаза и немедленно прямо здесь уснуть. Однако Хоуп собрала волю в кулак и постаралась спихнуть с себя мертвое тело. Но сил у нее уже не было. Она сделала вторую попытку, затем третью. Тело, казалось, чуть-чуть сдвинулось, но это было все равно что толкать вросший в землю большой валун.