Свернувшись калачиком, она разрыдалась, отдавшись переполнявшим ее чувствам. Ее охватила тоска, она металась и задыхалась, как будто тоска, подобно некой инфекции, отравила каждую клеточку ее тела.
Когда слез уже не осталось, Эшли перевернулась на спину, уставившись в потолок и прижимая к груди обрывки растерзанной подушки. Она глубоко вздохнула. Она понимала, что слезами горю не поможешь, и тем не менее почувствовала себя немного лучше.
Когда сердце ее стало биться ровно, она села.
— Ладно, — произнесла она вслух, — теперь собери обломки, девочка.
Посмотрев на расколотый мобильник, Эшли решила, что нет худа без добра. Ей придется купить новый телефон, а значит, и номер у нее будет новый, неизвестный Майклу О’Коннелу. Что же касается городского телефона, то она отключит его совсем.
Рядом с телефоном был ноутбук.
— А еще, — снова обратилась она к себе самой, как к маленькой девочке, — смени оператора и адрес электронной почты. Откажись от автоматической оплаты всех услуг с банковского счета. Начни все сначала. — Оглядевшись, она добавила: — Если надо, смени квартиру.
Эшли глубоко вздохнула. Утром она сходит в секретариат колледжа, чтобы навести порядок в бумагах. Придется, конечно, повоевать, но у нее сохранились копии документов с оценками за все годы, так что тут Майкл О’Коннел бессилен что-то сделать. А вот то, что она не пропускала занятий в этом году, скорее всего, не докажешь. Но это всего лишь один из курсов; хорошего, конечно, мало, но не смертельно.
Увольнение с работы было более серьезной неприятностью. Эшли боялась, что заместитель директора будет и в дальнейшем ставить ей палки в колеса. Это был закосневший в невежестве дилетант, сексуально озабоченный тип, не слишком умело это скрывающий. Эшли не хотелось иметь с ним никаких дел. Лучше всего было бы, если бы один из профессоров, у которых она училась, написал заместителю директора письмо, в котором убедил бы его, что он ошибается в отношении Эшли и что это подтверждается всей ее прежней деятельностью. Она почти не сомневалась, что ей удастся уговорить кого-либо из профессоров сделать это, когда она объяснит ему ситуацию. Вряд ли после этого отменят решение о ее увольнении, но она будет хоть как-то реабилитирована.
И в конце-то концов, на музее свет клином не сошелся, она может найти другую работу, связанную с искусством и не менее интересную, где проявит свои способности и добьется успеха.
Все эти планы и соображения помогли ей восстановить душевное равновесие. Она вновь стала самой собой, сильной и решительной Эшли, какой всегда себя считала. Она поднялась на ноги, встряхнулась всем телом и направилась в ванную.
Посмотрев в зеркало, Эшли покачала головой при виде своих распухших и покрасневших глаз. Наполнив раковину горячей водой, она умылась и дала себе слово, что больше этот сукин сын не заставит ее плакать. Она не будет больше тревожиться и трястись от страха, не будет расстраиваться и нервничать. Она будет жить как жила, и к черту Майкла О’Коннела!
Неожиданно ей захотелось есть. Смыв с себя всю горечь, какую могла, Эшли прошла на кухню, достала контейнер с мороженым и положила себе большую порцию, надеясь, что замороженная сладость поможет ей поднять настроение перед разговором с отцом. Проходя с мороженым мимо окна, она бросила сквозь стекло неуверенный взгляд, но решила, что не будет больше вглядываться в ночные тени. Отвернувшись от окна, она сняла трубку городского телефона и стала набирать номер, не подозревая, что пара глаз неотрывно следит за ее окнами.
О’Коннел чувствовал себя в темноте как рыба в воде. Близость Эшли возбуждала его, а недостижимость вызывала досаду. «Ей никогда не понять этого», — подумал он. Не понять, что каждая ее попытка отдалиться от него лишь заводит его еще больше и обостряет его страсть. Подняв воротник пальто, он спрятался поглубже в густую тень. Если понадобится, он проторчит здесь всю ночь, не замечая холода.
Придя вечером домой, Хоуп была удивлена, увидев, что Салли дожидается ее. В последнее время они почти не разговаривали.
У Хоуп опустились руки. «Ну вот, — подумала она с горечью, — дело дошло до последнего разговора». Она нервно взглянула на свою старую подругу.
— Ты сегодня рано вернулась, — произнесла она как можно мягче. — Хочешь есть? Я могу быстро соорудить что-нибудь, но, конечно, не слишком оригинальное.
Салли сидела неподвижно, обхватив ладонями стакан с виски.
— Я не хочу есть, — ответила она апатично. — Нам надо поговорить. У нас проблема.
— Да, — согласилась Хоуп, медленно снимая жакет и пристраивая на стуле сумку, — это точно.
— И не одна.
— Да, не одна. Я, наверное, тоже выпью. — Хоуп пошла на кухню.
Пока Хоуп наливала себе белого вина в большой бокал, Салли думала, с чего начать разговор, какую из множества проблем обсудить первой. В ее уме причудливо переплетались мошенничество с банковским счетом ее клиентки, угроза, нависшая над ее карьерой, и досадная холодность в их отношениях с Хоуп. Все это заставляло ее задуматься о том, чего она хочет и что собой представляет.
Она чувствовала себя примерно так же, как и в то время, когда собиралась расходиться со Скоттом. Все ее мысли были окутаны каким-то серым мраком. Ей хотелось вскочить и убежать куда-нибудь от этого разговора, но приходилось усилием воли себя останавливать. Это было странное состояние для юриста, привыкшего решать самые щекотливые проблемы.
Подняв голову, она увидела стоявшую в дверях Хоуп.
— Я должна рассказать тебе, что со мной случилось, — сказала Салли.
— Ты влюбилась в кого-то?
— Нет-нет!
— В мужчину?
— Нет.
— В другую женщину?
— Да нет же!
— Ты просто больше не любишь меня?
— Я не знаю, что и кого я люблю. Я чувствую… даже не знаю, как это сказать… ну, будто я тускнею, как старая фотография.
Хоуп сочла, что это псевдоромантическое заявление, полное жалости к себе, сейчас крайне неуместно, и, разозлившись, с трудом сдержалась, чтобы не дать выход накопившемуся раздражению.
— Знаешь, Салли, — произнесла она так холодно, что это удивило ее саму, — у меня нет желания обсуждать все нюансы твоего душевного состояния. Ясно, что все идет наперекосяк. Что ты собираешься с этим делать? Я уже не в силах жить здесь, словно на минном поле. Либо нам надо расстаться, либо… я не знаю что. Что ты предлагаешь? Я не могу больше болтаться в подвешенном состоянии, как на каком-нибудь аттракционе.
— Я не обдумала это толком, мне было не до того, — покачала головой Салли.
— Ах вот как! — вскипела Хоуп. Она даже почувствовала укол совести оттого, что злость доставляет ей такое удовлетворение.
Салли хотела было ответить, но не стала.
— Сейчас меня волнует другая проблема, — сказала она. — И она касается нас обеих, нашей жизни.