Женщина не отводила ружья от своей мишени. Она проглотила комок в горле, стараясь дышать ровно.
— А вы способны сделать что-нибудь очень нехорошее, мистер О’Коннел? Если так, то, может быть, мне лучше пристрелить вас прямо сейчас и закончить вечер на этой грустной ноте? Грустной в основном для вас.
Кэтрин и сама толком не знала, блефует она или говорит всерьез. Она сконцентрировала все внимание на стоящем перед ней молодом человеке. Она вся взмокла, и ее удивляло, что О’Коннел держится так спокойно. Было такое впечатление, что вид нацеленного на него оружия его нисколько не волнует. У нее мелькнула неприятная мысль, что он даже получает от этого удовольствие.
— На что я способен, на что вы способны — это серьезные вопросы, не правда ли, миссис Фрейзир?
Кэтрин сделала глубокий вдох и прищурилась, словно прицеливаясь. О’Коннел продолжал потихоньку перемещаться по комнате, знакомясь с обстановкой и по-прежнему игнорируя хозяйку дома с ее дробовиком.
— Да, очень любопытные вопросы, мистер О’Коннел. А теперь вам пора уходить. Пока вы еще живы. Уходите и не появляйтесь здесь больше. И главное, оставьте в покое Эшли.
На губах О’Коннела застыла улыбка, но глаза его внимательно осматривали комнату, и под улыбкой чувствовалось что-то гораздо более темное и тревожное, чем ей до сих пор казалось.
— Она ведь здесь, рядом, да? — тихо проговорил он. — Я чувствую, что она здесь.
Кэтрин ничего не ответила.
— Я думаю, вы кое-чего недопонимаете, миссис Фрейзир.
— И что же это?
— Я люблю Эшли. Мы предназначены друг для друга.
— Вы ошибаетесь, мистер О’Коннел.
— Мы с ней пара. Мы идеально подходим друг другу, миссис Фрейзир.
— Я так не думаю.
— Я готов на все, миссис Фрейзир.
— Я тоже, мистер О’Коннел.
Он молчал, глядя на нее. Кэтрин видела, что он силен, мускулист и наверняка быстр. Реакция у него, очевидно, не хуже, чем у Хоуп, думала пожилая женщина, и он намного сильнее ее. Сама же Кэтрин в своем кресле была уязвима, и ничто не могло ему помешать наброситься на нее, кроме ее древнего дробовика. Она вдруг почувствовала себя очень старой, с ослабевшими зрением и слухом и замедленной реакцией. Не считая дробовика, все преимущества были на его стороне. А у него в кармане куртки тоже могло быть оружие. Пистолет? Нож? Она тяжело дышала.
— Я думаю, вы не понимаете, миссис Фрейзир, что я всегда буду любить Эшли. И идея, что вы, или ее родители, или кто бы то ни было может помешать мне соединиться с ней, просто смехотворна.
— Только не сегодня. Не в моем доме. Сегодня вы развернетесь на сто восемьдесят градусов и выйдете отсюда. Или вас вынесут с простреленной головой.
Парень все так же улыбался:
— Это старое ружье для охоты на птиц. Оно стреляет мелкокалиберными пулями, которые причиняют не больше вреда, чем шарики для пневматического ружья.
— Хотите проверить на себе?
— Нет, — ответил он медленно, — пожалуй, не хочу.
Она молчала. О’Коннел, казалось, обдумывал что-то.
— Раз уж мы ведем такую дружескую беседу, миссис Фрейзир, то объясните мне, почему вы считаете, что я не подхожу для Эшли? Я недостаточно красив? Недостаточно умен? Недостаточно хорош? Почему мне нельзя любить ее? Что вы вообще обо мне знаете? Кто, по-вашему, может любить ее больше, чем я? Разве не может быть, что встреча со мной — это лучшее, что было в ее жизни?
— Я сомневаюсь в этом, мистер О’Коннел.
— Вы не верите в любовь с первого взгляда, миссис Фрейзир? Может ли быть так, что одна любовь приемлема, а другая недопустима?
Этот вопрос был Кэтрин небезразличен, но она не желала обсуждать его с О’Коннелом.
Тот же, застыв на месте, вдруг крикнул:
— Эшли! Я знаю, ты слышишь меня. Я люблю тебя! Я всегда буду тебя любить! Я всегда буду рядом с тобой!
Его крик разнесся по всему дому.
Он повернулся к хозяйке:
— Вы позвонили в полицию, миссис Фрейзир?
Она не ответила ему.
— Я думаю, позвонили, — спокойно сказал он. — Но разве я нарушил тут у вас какой-нибудь закон? Ничего я не нарушал. А вот про вас нельзя сказать то же самое. — Он указал на дробовик.
Кэтрин покрепче ухватилась за ложу ружья и положила палец на курок. «Будь смелее! — говорила она себе. — Не паникуй!» Ей казалось, что знакомый мир ее дома, ее гостиная с картинами и памятными безделушками стали вдруг чужими. Захотелось сказать что-нибудь такое, что вернуло бы ее обычную уверенность. «Стреляй! — кричал какой-то голос из самых глубин ее существа. — Стреляй, иначе он всех вас убьет!»
Пока она колебалась, О’Коннел прошептал:
— Не так-то легко убить человека, не правда ли? Одно дело крикнуть: «Если сделаешь еще один шаг, я стреляю!» — и совсем другое — выстрелить на самом деле. Это вам пища для размышлений. Доброй ночи, миссис Фрейзир. Мы еще увидимся. Я вернусь.
«Стреляй! Стреляй! Убей его сейчас!» Пока Кэтрин в нерешительности слушала свой внутренний голос, О’Коннел развернулся и с удивительной скоростью исчез. Растаял как привидение. Женщина только рот открыла. Вот же сейчас он стоял перед ней в гостиной, а спустя секунду она уже одна. Она слышала, как он прошел по коридору, как открылась и захлопнулась входная дверь.
Кэтрин медленно выдохнула и откинулась на спинку кресла. Ее пальцы, казалось, приросли к дробовику, и лишь усилием воли она разжала их и положила ружье на колени. Силы оставили ее. Она чувствовала себя такой усталой, какой не была уже много лет. Руки тряслись, глаза слезились, дышала она с трудом. Похожее состояние охватило ее в тот давний момент, когда в больничной палате рука ее мужа выскользнула из ее руки и его не стало. Сейчас она ощущала такую же беспомощность, как тогда.
Кэтрин хотела позвать Эшли, но не могла. Хотела встать и запереть дверь, но не было сил подняться. «У нас нет шансов», — думала она.
Еще какое-то время она оставалась в кресле. Сколько именно, она не могла бы сказать. Пошевелившись, она попыталась взять себя в руки, и в это время комната внезапно наполнилась мельканием красных и синих огоньков патрульной полицейской машины.
Мысли сотрясали Эшли, как ударные волны. Она оставалась в изгнании за запертыми дверями, слышала, что Кэтрин и О’Коннел разговаривают, но не могла разобрать слов — за исключением тех, которые он выкрикнул ей и которые пронзили ее страхом. Услышав, что входная дверь за ним захлопнулась, девушка не двинулась с места и продолжала сидеть на полу за кроватью, прижав подушку к груди и уткнувшись в нее лицом, словно желая отгородиться от мира, ничего не видеть и не слышать и даже не дышать. На подушке осталось мокрое пятно там, где она вцепилась в нее зубами, чтобы не закричать. Слезы градом лились из глаз, она вся тряслась. Но страшнее всего был сам факт, что она испытывает такой страх. Ей было стыдно, что она оставила пожилую женщину наедине с О’Коннелом, хотя та сама настояла на этом. Эшли больше не задавала себе вопрос: «Почему он не может оставить меня в покое?» — это был пройденный этап. Теперь она чувствовала, что все так плохо, как ей и не снилось.