А генеральный инспектор даже представить себе не может, что имя Верховена фигурирует на странице в деле, которую он выкрал в ювелирном магазине, не знает он и того, что дал префектуре другое имя. Но теперь уже слишком поздно.
— Как считает дивизионный комиссар Мишар, — продолжает Ле Ган, — твое желание заполучить это дело — просто намерение покрыть преступников.
— Какая глупость! — бросает Камиль.
— Я тоже в этом сомневаюсь. Но последние три дня ты ведешь себя так, будто дело касается лично тебя. Естественно, хочешь не хочешь…
— Да, хочешь не хочешь… — соглашается Камиль.
Перед ними один за другим проносятся поезда. Ле Ган провожает взглядом всех проходящих девушек, всех без исключения, — ничего похотливого: он просто всеми восхищается, разве иначе женился бы шесть раз? И Камиль всегда был у него свидетелем.
— И мне хотелось бы знать, лично мне, почему ты превращаешь расследование в свое личное дело?
— Мне кажется, все наоборот. Это личное дело, которое превратилось в расследование.
И тут Камиль понимает, что попал в точку… Его начинает лихорадить. Ему нужно еще немного времени, чтобы сделать выводы. Он даже старается запомнить сказанное: это личное дело, которое превратилось в расследование.
Такое заявление буквально обескуражило Ле Гана.
— Личное дело… Кто тебе в нем известен?
Хороший вопрос. Еще несколько часов назад Камиль бы ответил: Анна Форестье. Но все изменилось.
— Налетчик, — машинально произносит Камиль, мысль которого напряженно работает вне связи с разговором.
Тут Ле Ган начинает действительно волноваться.
— Ты в деле с налетчиком? А налетчик — соучастник убийства… Как это изволите понимать? — Вид у него взволнованный, на самом же деле Ле Ган просто в панике. — Ты что, лично знаешь Афнера?
Камиль качает головой. Нет, не знает, но объяснять слишком долго.
— Я не уверен, — начинает Камиль издалека. — Я не могу сказать тебе сию минуту…
Ле Ган прикладывает два пальца к губам — знак того, что он размышляет и не нужно его беспокоить.
— Ты, кажется, не понял, почему я тут.
— Нет, Жан, я все понял. Очень хорошо понял.
— Мишар наверняка захочет привлечь прокуратуру. Это ее право, ей нужно себя обезопасить, она не может закрывать глаза на твои действия, и я не представляю, как смогу этому противодействовать. И в данной ситуации, если я с тобой об этом говорю, вина ложится и на меня. Сейчас я нарушаю закон.
— Я знаю, Жан… Спасибо…
— Я не нуждаюсь в твоих спасибо, Камиль! Плевать мне на них! Если у тебя пока что за спиной нет инспектора внутреннего надзора, то это ненадолго. Твой телефон будет прослушиваться, если уже не прослушивается, за передвижениями будут следить, твое поведение будут анализировать… А в соответствии с тем, что я только что услышал, ты рискуешь не только потерять работу, но и угодить за решетку, Камиль!
Ле Ган провожает взглядом еще один поезд, молчит, он так надеется на эти мгновения тишины, ему бы хотелось, чтобы Камиль одумался. Или объяснился. И чтобы заставить своего друга сделать это, у него в колоде не так много карт.
— Послушай, — снова заговаривает он, — я не думаю, что Мишар пойдет в прокуратуру, не поставив меня в известность. Она обязательно придет, ей необходима моя поддержка, история с тобой может создать ситуацию безграничного доверия… Именно поэтому я принял необходимые меры. Я могу этим воспользоваться, понимаешь? Тебя вызывают в девятнадцать тридцать, я все организовал.
Несчастья сыплются одно за другим, есть от чего свихнуться. Камиль вопросительно смотрит на друга.
— Это твой последний шанс, Камиль. Соберется всего несколько человек. Ты нам все расскажешь, и мы посмотрим, что еще можно сделать. Я не могу тебе гарантировать, что все сразу закончится. Это зависит от того, что ты нам скажешь. Так что же ты нам скажешь, Камиль?
— Я еще не знаю, Жан.
У него есть кое-какие соображения, но как все это объяснить? Прежде нужно во всем убедиться самому. Ле Ган обижен. Впрочем, он и не скрывает:
— Ты обижаешь меня, Камиль. Ведь я твой друг.
Камиль кладет руку на необъятную коленку генерального инспектора, постукивает по ней пальцами, как будто хочет утешить, уверить в том, что они вместе.
Какой странный все-таки мир.
17 часов 15 минут
— Ну что ты хочешь, чтобы я тебе сказал?.. Избили как полагается.
По телефону создается впечатление, что Н’гиен гнусавит. Он, судя по всему, разговаривает из какого-то большого помещения с высокими потолками, голос его отражается от стен, кажется, что на том конце провода вещает оракул. Впрочем, для Камиля он оракул и есть. Поэтому он и задает Н’гиену вопрос:
— Хотели ли ее убить?
— Нет, не думаю. Хотели наказать, сделать больно, так, чтобы запомнила, но убивать — нет…
— Ты уверен?
— Ты когда-нибудь видел врача, который в чем-то уверен? Могу сказать только, что, если бы ему не помешали, тому типу хватило бы ударить посильнее — и черепушка женщины разлетелась бы как арбуз.
Для того чтобы этого не случилось, ему приходилось сдерживать себя. Рассчитывать. Он представляет себе, как тот поднимает винтовку и опускает ее, направляя приклад на челюсть и скулу, а не на череп, нужно придержать удар в последнюю долю секунды. Тут нужно быть человеком хладнокровным.
— То же самое и насчет ударов ногами. В медицинском отчете восемь ударов, я насчитал девять, но это не важно. Главное, как они наносились. Он хотел сломать ей ребра: пусть треснут, пусть ей будет больно, пусть пострадает — это обязательно, но, учитывая место, куда парень наносил удары, и сапоги, в которые он был обут, если бы он действительно захотел убить женщину, то ничего сложного… Он бы разорвал ей селезенку, и все: три прицельных удара — и внутреннее кровотечение обеспечено. Женщина, конечно, могла умереть, но случайно: он хотел оставить ее в живых.
Избиение, описанное Н’гиеном, похоже скорее на предупреждение. Этакая трепка, с помощью которой говорят, что все может обернуться для тебя очень плохо, это, конечно, не предсказание, но достаточно агрессивное высказывание, чтобы его услышать.
Если нападавший (речь уже не об Афнере, Афнер остается в прошлом) не хотел убивать Анну (это не Анна, Анны здесь нет), то встает вопрос об Аннином сообщничестве (все равно, как ее зовут на самом деле), что становится более чем вероятным, почти очевидным.
Разве что истинной целью была не Анна, а Камиль.
17 часов 45 минут
Теперь остается только ждать. Ультиматум, выдвинутый Камилем Бюиссону, истекает в двадцать часов, но это все слова, все виртуально. Бюиссон отдал какие-то приказы, сделал несколько звонков. Он привел в движение свои сети: скупщики и продавцы краденого, изготовители фальшивых документов, — бывшие связи Афнера. Чтобы получить то, что хочет Камиль, ему придется употребить весь свой кредит доверия. Ему может понадобиться как два часа, так и два дня, и Камилю придется ждать ответа столько, сколько нужно, потому что он в безвыходном положении.