Олега, как единственного выжившего в этой переделке, мы пристегнули наручниками к балке в ангаре и, оставив на парочке пистолетов его чёткие отпечатки пальцев, покинули это негостеприимное место. Не забыв оставить на столе в гостиной длинную пояснительную записку для местной полиции.
Яркое солнце светило прямо в лицо. Мы стояли в небольшой очереди на таможенный досмотр. Когда подошла наша очередь, Лисун протянул финскому полицейскому наши документы. Тот внимательно изучил их и сказал:
— Поставьте машину стоянку и выйдите. Вам придётся подождать.
Я похолодела. Светка побледнела, а Лисун так вцепился в руль, что у него побелели костяшки пальцев.
Мы вышли из машины, не чуя под собой ног.
— А в чём, собственно, дело? — наконец взял себя в руки Лисун.
— Извините, господа, но у вас нет ветеринарного паспорта на этого замечательного пса, — улыбнувшись, сказал полицейский, указывая на развалившегося на заднем сидении Дика.
А уже через час, окончательно покончив со всеми формальностями, мы неслись по трассе на Выборг. Мы с Лисуном перекидывались всю дорогу шуточками, а Света молчала. На подъезде к Выборгу она неожиданно выдала:
— А всё-таки жаль, что мы не привезли с собой Парамонова.
— А как бы ты тащила его тушу через границу? — парировал Лисун. — И потом, оно тебе надо?
— Я бы наверняка получила майора, — совершенно серьёзно сказала Света.
Лисун расхохотался и, хлопнув её по коленке, выдал:
— Ничего, походишь капитаном.
— Ребята, нужно остановиться, — сказала я и покосилась на Дика. — А то он нам всю машину изгваздает.
Лисун включил поворотник и притормозил у обочины. Дик, почуяв свободу, рванул в лес по своим собачьим делам. Он очень долго и придирчиво, как всегда, обнюхивал каждый куст, прежде чем поднять заднюю лапу.
— Дик, ко мне, хватит издеваться, — крикнула я и взяла его за ошейник.
И в тоже мгновение я услышала приглушённые расстоянием такие знакомые звуки автоматных очередей, доносившихся с трассы. Замерев на мгновение, я, не выпуская из рук ошейника, бросилась бежать назад к машине. Остановилась, не добежав метров двадцать, потому что рвануло так, что жаркая волна ударила меня в грудь и повалила навзничь.
Было пасмурно и тепло. Крупными хлопьями падал снег. Я выбралась из машины на Лужнецкой набережной и направилась к входу на Новодевичье кладбище. Купив в магазинчике у входа шесть кроваво-красных гвоздик и предъявив пропуск дежурному милиционеру, прошла внутрь.
Высоченные голубые ели величественно и молчаливо стояли под тяжёлыми шапками снега. Несмотря на падающий вторые сутки снег, дорожки были аккуратно вычищены. И до нужного мне первого участка я добралась быстро. Остановилась у могилы деда. Взглянула на высокую стелу чёрного мрамора и, присев, смахнула снег с небольшой бронзовой копии танка Т-34. Положила цветы на броню и, закурив, прошептала:
— Ну, здравствуй, дед.
Потом, спохватившись, достала из кармана кусочек пожелтевшего картона, вставленного теперь в тяжёлую бронзовую рамку. И поставила карточку с улыбающимся молодым полковником в снег, прислонив её к холодному памятнику. Потом достала из дипломата детский металлический совочек и, выдолбив в земле неглубокую ямку под могильной плитой, бережно опустила туда жестяную коробочку и засыпала землёй. В коробочке лежали несколько локонов Кати и две позеленевшие пуговицы с пятиконечными звёздами, взятые мной в подземелье замка Хродвальда.
— Ну вот, дед. Теперь вы с Катей снова вместе, — тихо сказала я и, растоптав окурок, пошла прочь.
Теперь мой путь лежал на Ваганьковское кладбище. Там с недавнего времени упокоились сразу три дорогих мне человека. Папа, Лисун и Света…
Тяжёлый ржавый меч теперь лежит у меня в сарае на даче и не вызывает во мне никакого интереса, я даже не знаю, для чего храню его. Наверно, в память о моих друзьях, жизнь которых он унёс. Тогда я надеялась, что это — последние его жертвы. Но я даже не представляла, как сильно я ошибалась.
Этой же ночью мне приснился сон. Как будто я стою на перроне шумного и многолюдного вокзала, вокруг снуют люди в военной форме. Играет музыка. Поезд, который я провожаю в вечность, трогается, скрипнув буксами, и начинает медленно набирать скорость. Я смотрю ему вслед и вижу на площадке последнего вагона «теплушки» двух молодых улыбающихся людей. Молодого полковника в чёрном танкистском комбинезоне и молодую прелестную девушку в военной форме. Они стоят, обнявшись, улыбаются и машут мне руками на прощание. Поезд уходит всё дальше и дальше и наконец скрывается за поворотом. А вокруг меня льются и льются звуки такого родного и в то же время далёкого марша. Марша «Прощание Славянки».
Июнь 1995 года
Я открыла сначала один глаз, потом второй и поняла, что окончательно проснулась. Ещё находясь под впечатлением увиденного сна, я попыталась запомнить его подробности, настолько реальным он был.
«Стояло хмурое и дождливое ноябрьское утро 1812 года. Кругом плавал такой плотный туман, что казалось, весь воздух был пропитан влагой. Всё вокруг: и мрачный лес по обе стороны раскисшей и превратившейся в сплошное болото лесной дороги, и мутный горизонт, угадывающийся неким просветлением впереди, между сосен, и тёмные фигуры людей, пытающихся вытолкнуть две застрявшие в грязи крытые повозки — всё было однообразно серого и дождливого цвета. Насквозь мокрые солдаты почти выбились из сил, но упрямо рвались вперёд к заветной цели — Смоленску, подальше от захваченной и тут же брошенной ими Москвы.
Люди, суетящиеся около застрявших в грязи повозок, отчаянно стегали лошадей и вполголоса ругались по-французски. Ночью похолодало, и от их мокрых шинелей поднимался пар. Лишь один высокий человек в синей шинели и с непокрытой головой безучастно стоял поодаль на пригорке и размышлял.
Прошло уже шесть часов, как кавалеристы отряда Денисова напали на их транспорт и развеяли его мелкие части по лесам и болотам. Но главное было не в транспорте, насчитывающем более тысячи подвод, а вот в этих двух фурах. В нескольких больших ящиках, опечатанных личной печатью императора. Во время нападения казаков этой горстке французов удалось под прикрытием темноты схорониться и остаться незамеченными. Потом всю ночь напролёт они упорно двигались вперёд и, наконец, с рассветом их угораздило застрять в самом неподходящем месте — на опушке леса, где, когда взойдёт солнце, любой русский казачий разъезд заприметит их и перебьёт, как куропаток.
Люди окончательно выбились из сил. А лошади упрямо не желали двигаться вперёд. Неумолимо приближался рассвет, нужно было принимать решение.