— Вы кто? — спросил он. — Ваша физиономия мне знакома.
— Меня зовут Чарли Паркер. Вы дружили с моим дедом.
Его просветлевшее лицо просияло улыбкой. Протянув руку, Арбогаст энергично пожал мою, и его пожатие было еще крепким.
— Рад видеть тебя, мой мальчик, — сказал он. — Хорошо выглядишь.
Не отпуская мою ладонь, он с благодарностью спасенного утопленника накрыл ее еще и левой рукой.
— Вы тоже, Финеас.
— Не валяй дурака. Дай мне косу и плащ с капюшоном, и я достоверно сыграю саму госпожу Смерть. Когда я добредаю до зеркала, направляясь отлить перед сном, то думаю, что эта зловещая старуха наконец приперлась за мной. — После короткого приступа кашля он глотнул содовой из стоявшей рядом банки и продолжил: — Я очень горевал, услышав о том, что случилось с твоей женой и дочкой. Понимаю, тебе, возможно, неприятны те, кто напоминают об утрате, но я должен был выразить сочувствие.
Он еще разок пожал мою руку и отпустил. Под мышкой я держал коробку конфет. Арбогаст смущенно глянул на нее.
— У меня не осталось зубов, — пояснил он. — И конфеты сеют панику в моих протезах.
— Не волнуйтесь, — успокоил я старика. — Я не принес вам никаких конфет.
Открыв коробку, я показал ему пять фирменных сигар «Табак Черчилля». Как мне помнилось, сигары всегда были его слабостью. Мой дед обычно выкуривал с ним по одной на Рождество, а потом неделю ворчал о табачной вони.
— Не найдя кубинских, я подумал, что лучшими после них будут доминиканские, — пояснил я.
Финеас взял из коробки одну сигару и понюхал, поднеся к носу. Мне показалось, что глаза его увлажнились.
— Благослови тебя Господь! — воскликнул он. — А нет ли, сынок, у тебя желания прогуляться со стариком?
Я сказал, что мне нравится такая идея. Я помог ему натянуть свитер и подал пальто, после того как он повязал шею шарфом; наряд дополнила ярко-красная шерстяная шапка, в которой голова его стала похожа на рыжий бакен. Я нашел кресло-каталку, и мы вместе с ним отправились на прогулку по унылому зимнему участку. Едва главное здание скрылось из виду, Арбогаст закурил сигару и принялся радостно болтать, попыхивая дымом, пока мы продвигались к декоративному пруду на краю пихтовой рощицы, где я, опустившись на скамью, продолжал слушать его излияния. Когда он наконец решил передохнуть, я не преминул воспользоваться паузой, чтобы направить разговор в другое русло.
— Когда-то, когда я был еще мальчишкой, вы рассказывали нам с дедом одну историю, — сказал я.
— О, я рассказывал вам множество историй. Твой дед заезжал сюда ко мне и, бывало, говорил, что порой моя болтливость доставала его. А ты знаешь, что он как-то раз спрятался от меня под кроватью? И думал, что я не замечу его, но я-то все видел. — Он усмехнулся. — Хитрый старикан. Я приберег этот секрет, чтобы однажды уличить его, а он вдруг взял да помер, не дав мне возможности поворчать. — Он опять затянулся сигарой.
— Та была особенная, — продолжил я гнуть свою линию. — История с привидениями, о девочке в Северном лесу.
Финеас так долго держал дым в себе, что я уже представил, как он сейчас повалит из его ушей. Наконец, обдумав мои слова, старик выпустил дым и сказал:
— Ну да, помню ее.
«Еще бы вам не помнить, — подумал я. — Такую историю человек не забывает, особенно если сам в ней участвовал». Разве может хозяин забыть, как искал свою потерявшуюся в лесной глуши собаку — кажется, ее звали Дымка — и нашел ее, опутанную лианами колючего кустарника. А рядом с ней маячила босоногая девочка, причем выглядела она одновременно реальной и нереальной, совсем юной и невероятно старой; вид этой девочки завораживал, от нее исходила мощная аура потерянного одиночества. И пока охотник смотрел на нее, те же колючие плети оплетали его сапоги, чтобы он остался с ней в тайном лесном жилище.
Нет, такие воспоминания не забываются, никогда. Тогда Финеас Арбогаст изложил нам с делом правдивый, хотя не до конца честный рассказ. Ему хотелось поделиться с нами той историей, рассказать об увиденном, но он изменил кое-какие детали, осознавая, что в подобных делах следует соблюдать осторожность.
— Вы говорили, что видели эту девочку где-то в районе Рейнджли, — напомнил я. — И говорили, что из-за нее перестали подниматься туда в свою хижину.
— Все верно, — согласился Финеас. — Так я и говорил.
Беседуя со стариком, я не смотрел на него и старался говорить мягким тоном, не допуская в него и тени обвинения или осуждения. Я не собирался допрашивать его, но хотел узнать правду. Это было важно, раз я собирался найти тот самолет.
— А вы думаете, что она бродила, ну, та девочка?
— Бродила? — удивился Финеас. — Что ты имеешь в виду?
— Меня интересует, блуждала ли она по всему нашему Северному лесу или облюбовала какой-то небольшой его участок. Знаете, у меня возникло ощущение, что она привязана к какому-то определенному месту, где устроила себе… ну, скажем так, берлогу. Возможно, где-то там оставалась ее телесная оболочка и туда она возвращалась, не имея желания или возможности уходить далеко.
— Трудно сказать с уверенностью, — заметил Финеас, — но подозреваю, что в твоих словах есть смысл.
Тогда я взглянул на него. Коснулся его плеча, и он повернулся ко мне.
— Финеас, почему вы сказали, что увидели ее неподалеку от Рейнджли? Вы ведь были не там. Вы ездили дальше на север, за Фоллс-Энд. Вы углубились именно в те леса, я прав?
Финеас задумчиво посмотрел на «доминикану».
— Ты мешаешь мне наслаждаться сигарой, — проворчал он.
— Я не пытаюсь подловить вас. И не собираюсь осуждать за то, что вы изменили детали той истории. Но мне очень важно, чтобы вы сказали как можно точнее, где именно находились, когда видели ту девочку. Прошу вас.
— А как насчет того, чтобы отплатить откровенностью за откровенность? — спросил Финеас. — К примеру, ты расскажешь мне, почему тебе так нужно это знать.
Тогда я рассказал ему о признании одного старика на смертном одре, о самолете в Большом Северном лесу, рассказал о том, как Харлан Веттерс обнаружил тот самолет, а много позже нашел и потерявшегося мальчика Барни Шора, и оба эти события связывало одно: призрак девочки. Тот самолет потерпел аварию где-то на ее территории, и несмотря на историю Харлана Веттерса о сломавшемся компасе и потерянном направлении, я полагаю, что он сделал свои выводы о том, где именно упал тот самолет. Возможно, он предпочел не открывать его местонахождения, потому что не доверял своему сыну, то есть не полностью доверял, или потому что перед смертью его сознание затуманилось и он уже плохо помнил подробности. Или, возможно, он поделился теми деталями, но только с дочерью, а она утаила их от меня по каким-то причинам. Она ведь мало знала меня и, наверное, хотела сначала посмотреть, как я воспользуюсь уже выданными мне сведениями, прежде чем доверить последнюю, ключевую подробность.